Сказы
Шрифт:
Когда наследники железный шкап открыли, куда матерьица Авдеевны спрятана была, никакой там серебряной ткани не нашли: лежит камень-булыжина на полпуда, больше ничего.
А у Авдеевны — с горностайкиной ли помощи, с чего ли другого — ровно силы да уменья прибыло. Уж такие канифасы ткала — и плотно, и красиво, словно кашемирские шелка.
Челнок-летунок
Жил-поживал ткач, звали его Трифоном. Был у него сын Степан — челночник. Стал отец стареть, наказывает сыну:
— Люби труд. Все, что имеем, трудом рождено. Всякое дело человеком
Вдуматься — так оно и есть в жизни-то.
Вот собрался Степан в лес по грибы, кстати поглядеть плашек на челноки. Ведрено. Дятлы, ровно каменщики, в красных фартуках, постукивают на осинах. Комарья уж нет. Паутина по траве стелется, как основа. Бродит Степан по ельнику, по березнику, ломает боровики.
Бродил, бродил и очутился он на круглой лужайке, встал — и глазам своим не верит. Показалась из кустов девица и запела. Во всей округе на десять верст знал Степан девок, а такой не видел. Вся ее стать, походка легкая, ни дать ни взять — орлица залетная спустилась наземь. Кажется Степану, будто у ней под накидкой по рукам лебединые крылья сложены, вот-вот поведет крылом, встрепенется, унесется в лазурь. А о красоте сказать — и слов таких нет.
Очутился Степан с ней рядышком. Сам себе сразу не хозяин стал. А она же разговоры душевные повела с молодым челночником. И о себе прямо поведала:
— Живу я, — говорит, — много лет и не старею, смерти в руки не даюсь, хоть и охотится она давно за мной.
Родилась-то она будто в поле, крестилась в море, росла за ткацким станком, а живет под каждой крышей, где только стук челнока услышит — туда и летит. Ни птица, ни ветер не угонятся за ней.
— Кто же ты есть? Как тебя звать-величать? — спрашивает Степан.
— Я дочь бедных родителей, но богаче меня никого в мире нет, не было и не будет! Посмотри-ка!
Сорвала она под зеленым кустом ромашку, дунула на нее, но все стороны порхнули лепестки, сердечко цветка упало к ногам красавицы. Где легло оно — высокая гора выросла, где опустились лепестки — улицы поднялись с большими домами, дворцы с высокими окнами. О таких городах и в сказке не слыхано. По улицам ручьи журчат, над ручьями сады шумят, экипажи сами катятся. Что за заводы, что за фабрики! В каждом окне сияет солнце. Люди-то идут на фабрику с песнями, у станков стоят веселые.
— Как же ты нажила столько добра? — интересно Степану.
— Наживала я это добро вместе с рабочим людом, с ткачами, с кузнецами, с плотниками, с пахарями-оратаями, со всеми добрыми работниками. Мозолистые руки труд любят, у рабочих людей думы светлые. Я им верная слуга: думы, мысли им приношу.
— А что это за город такой? Чьи это фабрики? — Степан спрашивает.
— Тут есть свои рассказчики, к ним и наведаемся…
Пошли они в светлый цех, в небывалый. Высота, светлота, чистота, как в палате. Просторен цех, словно улица, стоит чуть не на трех верстах, на тысяче столбах. А машины то какие! Никогда не видывал их Степан.
Дивно Степану: людей не видно, сами станки ткут, на одном же станке челнок не только ткет, но и добрые разговоры ведет.
Красавица дает Степану подержать челнок-летунок, полюбоваться. Взял Степан небывалый челнок и слышит:
— Тепло мне от этих рук. Таким рукам я тоже друг! Таким рукам я служить бы стал, сам бы ткал! Сам бы людям все, что знаю,
Сказал и перелетел в руки к красавице.
— Скажи, челнок, кто теперь на фабрике за хозяина?
— За хозяина у нас весь народ. Фабрикой правит ткача Трифона сын, а про старого хозяина — купца здесь давно забыли.
— А начинается все великое с малого, — сказала красавица, кивнула на челнок, — всякое дело человеком ставится, человеком славится.
Узнал Степан, какой надо корень найти в лесу, чтобы выточить веселый челнок. И пусть он сначала полежит в темноте, посидит в духоте, подымется на высоту, увидит светлоту. А сердце его в земле, в самой глубине.
За один короткий миг Степан столько всего повидал, что всего этого не обдумать за целую жизнь.
Стала торопиться красавица:
— Мне ведь надо еще у многих побывать, многим души отогреть. Прощай, Степан! Только берегись старой неповоротливой завистницы: злая она. Хочется ей запутать в тенета хоть одного умельца, но ничего у нее не выходит. Но ты помни: куда тебя мечта поведет, и эта неповоротливая за тобой побредет. У нее чары есть… Чу, не она ли тащится, эта Мотя Дремовна — утиный нос. Непроглядным облаком она сбивает людей с верного пути.
— А кто же ты? — спросил Степан.
— Я Мечта людская, родная сестрица Сказки… — послышалось в ответ.
Обернулся Степан, оглянулся Степан, хрустнул сучок под чьей-то пятой. Около гнилого пня идет-бредет старуха в черном сарафане, за коренья запинается, через кочки, как колода, еле-еле переваливается. С плеч до пят она вся зеленая, как дупло на болоте обомшелое. На спине-то у нее кузов с каменьями, лапти на ней, как корыта долбленые. А и впрямь нос-то у нее на утиный похож. Ногу-то она пока через кочку переставляет, успеет дубок на аршин вырасти, пока сумку-то с плеча на плечо перекладывает, успеет молода невеста состариться; пока слово-то собирается вымолвить, солнце с восхода до заката успеет доплыть. Шипит, скрипит, как гнилая осина на юру.
Заприметила Степана, манит к себе. Пока спрашивала, солнце с полудня на закат ушло.
— Не п-р-о-х-о-д-и-л-а л-и з-д-е-с-ь д-е-в-к-а н-е-п-о-с-л-у-ш-н-а-я м-о-я?
Прикинул Степан, полюбопытствовал: не ты ли, мол, и есть Мотя Дремовна — утиный нос? Она отказывается: мол, Дремовна-то не я, а сестра моя.
Не стал он с ней лясы-балясы точить. Сказал: мало ль де в лесу в грибную пору ходит девушек?
А старуха-то пальцем грозит:
— Лукавишь, по глазам твоим вижу. Небось наслушался сказок заманчивых от этой девки! Вишь, они у тебя стали огнем посверкивать. Но я все ее наветы развею по ветру! — У самой маленькие глазенки так и бегают, носом утиным водит, держит по ветру.
А Степан думает: «Дай-де, послушаю, что будет плесть эта колода».
А та и заскрипела:
— Вот, добрый молодец, не слушай ты никогда ее, непоседливую, не верь ты ей. Обманет! У меня и спокой-то, и заботушка-то ко мне не стучит в дверь, у меня жизнь-то идет, как трава растет, что само вырастет, тем я и довольна. Вишь, баишь, что не водила она тебя никуда? Бессмертник-то вон цветет, вижу, что она, проклятая, здесь стояла. Любит она этот цветок.
— Ну, стояла и стояла, а тебе что за обида? Мы и сами знаем, на ком парчов кафтан, в ком золотой талан.