Скелеты в тумане

Гусев Валерий Борисович

– Нет, - призналась мама.

Алешка аж зашипел от возмущения:

– Ладно уж, объясню. Как прилив поднялся, мы подгоняем плот к берегу, пока лодка снова не станет на дно. Поняли?

– Ну да, - сказал папа, - уже на меньшей глубине.

– Дошло наконец-то! Теперь мы снова натягиваем веревки во время отлива. И все сначала - пока лодка не окажется в дырке плота, между бревен…

– Браво, - сказала мама.
– Я все поняла. Мы вычерпываем воду из лодки…

– Сначала заделываем пробоину, -

перебил папа.
– Не зря же она затонула.

А мама торжественно встала с кресла, в которое ее усадили за все вкусности, что она привезла, и красивым жестом уступила его Алешке.

Тот воспринял оказанные ему почет и уважение должным образом и ухватил еще кусок пирога.

– Только я с вами этой ерундой заниматься не буду, - сказал он с набитым ртом.
– Сами справитесь, я вам все объяснил. А у меня дела поважнее. Нужно форт достроить и бомбомет в нем установить…

Глава XXI

Браконьер

Подробно рассказывать о том, как мы спасали лодку, я не буду. Лешка уже все объяснил. Остановлюсь только на некоторых характерных эпизодах. И еще одном приключении.

Сперва мы с папой дедовым «Богатырем» отбуксировали к Чертову пальцу и затащили в «бидон» подходящие бревна. Связали из них плот в виде рамы, используя веревку, которой вытаскивали из колодца меня и золото.

А потом каждый день отправлялись в «бидон», как на работу. Мама с Алешкой и Акимыч, которого мы на всякий случай вооружили берданкой, оставались в лагере.

И вот в одно прекрасное свежее утро, когда мы отходили от берега, за длинной песчаной косой, тянувшейся далеко в море, послышался какой-то глухой раскатистый звук - будто из пушки грохнуло.

– Браконьеры!
– воскликнул папа и прибавил ходу.

Но мы опоздали. Обогнув косу, увидели только корму удирающей моторки, скрывшейся за островом.

А по красивому заливу плавали какие-то пятна. Или комки. Они покачивались на волнах, поднятых мощным браконьерским мотором.

– Это рыба, - сказал папа с горечью.
– Они глушили ее динамитом.

Возле самого борта «Богатыря» я увидел громадную, как хорошее полено, треску. Она еще немного шевелила жабрами и плавниками. А когда ее толкнула волна, вяло перевернулась, показав свое лопнувшее брюхо.

А дальше… Дальше казалось, что все море покрыто убитой рыбой: разорванными бычками, оглушенной навагой и зубаткой, белобрюхой камбалой, похожей на рваные куски бумаги.

– Это только та рыба, что всплыла, - зло проговорил папа.
– А на дне ее еще больше. Рванули, собрали поскорее самую крупную и удрали, негодяи!

Я никогда еще не видел папу таким злым. И никогда не видел, что могут натворить человеческая жадность и жестокость.

Почти

до самого Чертова пальца папа молчал, сжав зубы. А потом сказал:

– Когда мы путешествовали здесь в первый раз, у нас был знакомый медведь. Странный какой-то - добрый и грустный. Мы часто видели его на высокой скале, над самым морем. Стоит и задумчиво смотрит вдаль, будто кого-то ждет, по кому-то тоскует. Он часто приходил к нам в лагерь и вылизывал посуду, если мы не успевали ее помыть. Вылижет, выпросит лакомый кусочек, вздохнет и опять идет на свою любимую скалу…

– И что?

– Браконьеры его застрелили. Воспользовались тем, что он был совсем домашний, доверчивый. Прямо из рук брал хлеб… С тех пор я их ненавижу.

– Но ведь мы тоже охотимся, - сказал я.

– Мы никогда не берем на охоте больше того, что нужно для пропитания. Соблюдаем правила, нормы отстрела. Законная охота даже полезна природе.
– Он помолчал и добавил: - Никогда не стреляй просто так, для удовольствия. Нормальный человек не может радоваться бессмысленной гибели животного или птицы.

Папа говорил серьезно, строго и убежденно. И я запомнил его слова…

Мы вошли в «бидон», пришвартовали «Богатыря» у «ступенек» и принялись за работу.

Самое трудное было - закрепить веревки на лодке. Тут требовалась определенная подготовка.

Прежде всего мы натаскали и сложили на самой нижней «ступеньке» хорошие березовые дрова и развели мощный костер. Когда в нем зардели горячие угли, папа переоделся для тепла в свой спортивный костюм, в котором он обычно спал, и мы перешли на плот, в серединке которого торчал из воды кончик мачты.

С обеих концов плота мы спустили в воду веревки в виде петель с привязанными к ним камнями - одну там, где был нос лодки, другую - у кормы.

Папа, как следует надышавшись и набравшись мужества, ахнув, плюхнулся в воду и исчез в глубине. Вода была прозрачная и, когда она успокоилась, мне хорошо было видно, как он, путаясь в водорослях, заводит первую веревку под нос лодки и как затем стремительно вылетает на поверхность.

Отдышавшись, папа снова нырнул и проделал то же самое у кормы. Правда, не с одного раза.

Когда он вылез на плот, у него так стучали зубы, что я не смог разобрать, что он хочет сказать.

Мы поскорее перебрались на «ступеньку» к костру. Папа содрал с себя мокрый костюм, изо всех сил растерся полотенцем, оделся в сухое и навис всем телом над углями.

– Что ты хотел сказать?
– спросил я, когда к нему вернулся дар речи.

– Жуть!
– одним словом обрисовал папа свои ощущения.

Но главная работа была сделана.

Мы снова перебрались на плот, натянули и накрепко завязали веревки и в ожидании отлива пошли на охоту.