Skinова печать
Шрифт:
Крюков усмехнулся. Он терпеть не мог хамов вне зависимости от половых, национальных и других отличительных признаков. Для себя свое отношение к этой категории обывателей он сформулировал так: после хамов, говорил он, я больше всего не люблю блеющих интеллигентов.
— А что ты, собственно, ищешь, урюк? — тихо поинтересовался у Ибрагима капитан. — Может, мешок героина? Или ствол засвеченный? А может, ты о сроке мечтаешь, лет этак на восемь хочешь сесть? Я вам обоим ходку могу в пять минут оформить. Ты что, совсем наглость потерял, как говорит наш генерал? Или думаешь,
— Ты к кому обращаешься? Урюк — это сушеный абрикос, — с нажимом произнес Ибрагим, буравя Крюкова взглядом. — Ты иногда словари почитывай, если русский язык забыл…
Сыщик счел необходимым выступить в защиту законопослушных трудящихся Востока.
— Все мирные абрикосы на рынке, — сказал Крюков наставительно. — А когда абрикос вооружен и очень опасен — это урюк. Он бегает по городу и ищет приключений на свою задницу. Ты тоже ищешь?
Ибрагим какое-то время продолжал метать молнии из-под кустистых бровей. Наконец он справился с гневом и взглянул на помощника.
— Эй, Мага, берем парня и уходим. С остальными потом разберемся.
Он сделал шаг к Барчонку, но Крюков остановил его и резко оттолкнул назад.
Был бы у Ибрагима кинжал, он бы зарезал Крюкова. Был бы у Ибрагима пистолет, он бы его застрелил. Направляясь в милицейскую контору, Ибрагим и его подручный предусмотрительно оставили оружие в машине, а саму машину спрятали за углом.
Но кулаки у Ибрагима были с собой, и он не замедлил пустить их в дело. Помощник его даже среагировать не успел, а Ибрагим с молниеносной быстротой нанес Крюкову прямой в переносицу. Но не попал, а через мгновение мешком завалился на пол от встречного удара сыщика. Помощник Ибрагима снова не среагировал вовремя на изменение обстановки, только стоял и хлопал глазами. Как, впрочем, и Мокеев, который не ожидал такой наглости от посетителя, тем более на своей ментовской территории. Обычно кавказцы ведут себя вежливо… Но эти двое давно уверовали в свою безнаказанность. Пока не нарвались на Крюкова…
Мокеев отвел капитана в сторону и долго что-то шептал ему на ухо, жестикулируя одной рукой. Крюков сначала не соглашался, но потом кивнул застывшим в ожидании окончания переговоров абрекам:
— Ладно, забирайте отсюда своего подопечного.
Те подхватили своего невменяемого протеже под руки, поволокли к выходу. В дверях Ибрагим задержался и метнул на Крюкова взгляд, полный ненависти. Крюков ответил ему лучезарной улыбкой.
— Что пялишься, дорогой? — спросил он заботливым тоном. — Напрасно стараешься, я мужиками не интересуюсь.
— Запомнить хочу, — процедил сквозь зубы Ибрагим.
— Ну, запоминай, — снова усмехнулся сыщик. — Меня зовут Крюк, — и добавил многозначительно: — Опер Крюк…
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Сдвоенные молнии
1
Борис Николаевич Баринов встречался в японском ресторане со своим главным сообщником и помощником. Баринов был раздражен. Ему только что доложили по телефону о последней выходке сына. Вырастил дурака на свою голову! Стакана воды на старости лет не дождешься. Но единственный сын — это все-таки сын. Кровиночка, блин!
Поэтому со звонившим Баринов говорил со сдержанной ненавистью, так крепко стискивая корпус дорогущего мобильника в руке, что тот жалобно поскрипывал.
— Я не пугаю, но если с моим сыном что-нибудь случится, я вам всем головы поотрываю! — с нажимом подчеркнул он. — Да, советую это понимать буквально.
Он убрал телефон и попытался успокоиться. Куда там! Даже сердце прихватило. По сути, сын — это единственное больное место Баринова. В остальном дела его шли на удивление гладко. На радость ему и на зависть друзьям.
Собеседник попытался разрядить ситуацию.
— Не волнуйтесь, Борис Николаевич, я держу ситуацию под контролем.
Но это не помогло. Раздражение Баринова усугублялось еще и тем, что, имея имидж либерала, он просто обязан был любить японскую кухню. А он ее ненавидел. Особенно обычай жрать палочками. Палки-копалки дурацкие! Баринов вырос в приличной советской семье, поэтому из всех столовых приборов признавал лишь ложку. Он даже вилку с ножом презрительно игнорировал. А тут выдрючивайся, как клоун в цирке, пытаясь ухватить кусок сырой рыбы двумя карандашами. Да и сама жратва не лучше.
Баринов вздохнул тяжело, словно последний раз в жизни.
— Все у них, косоглазых, через одно место! Водка должна быть холодной, а закуска горячей! А у них все наоборот. Вот скажи мне, как там тебя…
Его собеседник сидел спиной к ярко освещенной стене из полупрозрачной рисовой бумаги, так что виден был лишь его силуэт.
— Я самокритично отзываюсь на кличку Оборотень, — усмехнулся он.
— Хрен с тобой, Оборотень, так Оборотень. Давай махнем за успешное завершение нашего грязного дела. С армянами, вроде, разобрались.
Они выпили. Баринов пил сакэ маленькими глотками, прикрыв глаза, всем своим видом изображая райское блаженство. Оборотень опрокинул в рот свою фарфоровую рюмочку без видимого удовольствия.
Речь шла о выселении армянских беженцев из гостиниц и общежитий, где те жили со времен Сумгаитского исхода. Баринов дал распоряжение Оборотню, и тот исполнил его в точности. Помещения освободили в рекордный срок, а населявших их людей выбросили на улицу.
Баринов, привычно скрывая отвращение, жевал лепестки сырой рыбы — то ли суси, то ли сасими. Некоторые по незнанию еще называют их «суши» и «сашими». Наливая сакэ в крохотные рюмки, он напомнил собеседнику:
— Я сунул тебя на хлебное место в президентскую комиссию не за красивые глаза. Помнишь, я говорил, что мне нужно протолкнуть в Думе новый закон об экстремизме? И в президентской команде его ждут. Ты обещал устроить для этого небольшое выступление где-нибудь в центре города.
— Будет вам выступление, будет и экстремизм, — Оборотень посмотрел на часы. — Уже, наверное, начали.
— Где?
— В самом центре. Улица Калашный ряд, почти напротив парламента. Небольшой фашистский погром.