Скитальцы (цикл)
Шрифт:
Глава 15
Весна слишком уж торопилась. Она была поспешна, как молодой любовник, она была суетлива; листья выстреливали из почек, трава лезла так неистово, как будто бы снизу, из влажного царства корней, её гнали хлыстом. Неподобающее для этого времени тепло разбудило всех жужжащих и ползающих тварей; в полдень лошади принимались нервно крутить головами и дёргать шкурой на спине. Кучер невнятно напевал под нос — потому что теперь у нас был кучер и мы не бежали сломя голову. Мы путешествовали, как приличные господа, и во время пути можно было дремать на
Беседовать было не о чем.
Облей муху мёдом и посыпь мукой — она если не сдохнет немедленно, то поползёт с той же скоростью, с какой продвигаемся теперь мы. Там мост смыло весенним паводком — приходится делать крюк длиной в три дня. Там захромала лошадь, там сломалась ось, там оползень, там дорогу неверно указали, заставив нас плутать пёс знает сколько времени; одно счастье — все пока мы были относительно здоровы, и даже моя раненая рука не загноилась, как я одно время боялся, а зажила.
Кучер напевал, радуясь заработку; кучер искренне считал, что путешествие проходит лучше некуда. Мелкие неприятности — так ведь путь далёкий, как без этого, всё бывает…
Рыжий веснушчатый парень, старший сын из по-кроличьи многодетного семейства, он и нанялся-то затем, чтобы подальше убежать за родные ворота. Ему нравились наши лошади, он побаивался меня и преданно улыбался моим дамам; жаловаться на него не приходилось. В случае надобности он умел быстро найти ближайшую кузню, приветливо и подробно расспросить о дороге, на глазок определить, проходим трухлявый мост или нет; он вслух мечтал поскорее добраться до города, и в несчастьях, преследующих нас по пятам, можно было винить кого угодно, но только не его.
Мы знали, кого винить.
Того, по чьей вине зеркальце-трофей однажды соскользнуло с сиденья, вывалилось из кареты и попало под колесо. Или это тоже случайность? Был или нет от зеркальца прок, но теперь-то оно точно никуда не годится, разве что на переплавку — рамка-то хороша…
Танталь клялась, что Эгерт услышал её. По её словам, она видела его несколько секунд — он сидел, по-видимому, у камина, на лице лежал отблеск огня. Она позвала его по имени — он вздрогнул и посмотрел ей в глаза. Тогда она всеми силами завопила ему, что Тория в опасности, что надо беречь Торию, что нужно звать на помощь Скитальца…
— И он всё это услышал? — спрашивал я недоверчиво.
Танталь хмурилась:
— Я немножко знаю Эгерта… У него было такое лицо, как будто он УСЛЫШАЛ. Хоть что-то да понял… Я так орала…
Я хотел сказать, что мы с Аланой в это время дремали за тонкой стенкой и ничего не слышали. Но промолчал — кто знает, может быть, у нас с женой на какое-то время отнялся слух…
— Видишь ли… — Я подбирал слова, боясь её обидеть. — Если он понял — нам вовсе не нужно спешить. И… нашему общему знакомому незачем преграждать нам дорогу.
— Если бы он хотел преградить, мы бы уже никуда не спешили, — заметила Алана. Мы с Танталь промолчали, осознавая её правоту.
Чонотакс, каким бы слабым ни был, всё же мог запросто вывести нас из игры. Прямо там, на грязном заднем дворе, когда я так позорно промахнулся топором по бритому черепу. Всех троих, и необязательно даже до смерти…
Я
Мне надо было, в конце концов, знать, что произошло между Танталь и Чонотаксом. Откуда эти намёки, полунамёки и трогательные жесты. И главное, С КАКОЙ СТАТИ прагматичный Черно потратил столь необходимые силы на то, чтобы Танталь легче перенесла поход к Двери?
— С виду он вовсе не так сентиментален, — сказал я вслух. Мои спутницы искоса на меня посмотрели — Алана вряд ли поняла, о чём я, а вот Танталь догадалась. И глаза её снова сделались как лёд.
Пускай. Пусть злится.
Алана с отсутствующим видом уставилась в окно; вечером, когда мы останемся наконец наедине, я постараюсь её успокоить. Я скажу ей, что времени ещё вполне хватает, и если всё, что толкуют о Скитальце, — правда, то у меня появляется реальный шанс спасти свою жизнь и без помощи Чонотакса Оро…
В последнее время у моей жены появилась скверная привычка понимающе улыбаться. Однажды она подкрепила такую улыбку словами — и волосы зашевелились у меня на голове: она рассуждала о том, что мы, вероятно, встретимся в царстве мёртвых на другой же день после моей смерти…
Во-первых, я не очень-то верю в царство мёртвых. Во-вторых, что за истерические нотки в рассуждениях юной девушки?!
В последний момент у меня хватило ума не убеждать её в том, что так называемая любовь придёт к ней снова, на этот раз вместе с нормальной семьёй, детьми и спокойствием. Я просто сообщил ей, что недоволен — подобные малодушные рассуждения недостойны дочери Эгерта Солля; она очень удивилась. С её точки зрения, помыслы о самоубийстве вовсе не были малодушными…
Я не стал разубеждать её и сказал, что малодушие — верить в мою смерть. Она сделалась красной, как закатное солнце, и поклялась любить меня до старости.
Со времени этого разговора миновала неделя. Больше мы к этой теме не возвращались, но я видел, что оптимизм Аланы тает по мере того, как дни сменяют друг друга. И что она всё более хочет поделиться своим грузом, но не со мной — мне своего хватает, но с Танталь…
Я ошибся. Мне надо было рассказать всё — в ту нашу встречу, в подземелье, когда свет факелов ударил мне в лицо… Рассказать всё. Тогда Танталь, возможно, не стала бы освобождать меня из оков, и через пару дней я благополучно воссоединился бы с призраком-Дамиром…
Почему мне так отчаянно везло в замке близнецов? Может быть, мой предок-слуга вовсе не столь беспомощен, как кажется?
— Дамир, — сказал я с усмешкой.
Мои спутницы снова на меня взглянули. Потом посмотрели друг на друга, но не проронили ни слова.
— Вина, жратвы, живее! Именем князя Сотта!
Терпеть не могу, когда в трактир, где ты остановился, вламывается, бряцая оружием, орава головорезов. Шум, грязь, крики служанок, которых щипают за бока, пьяная похвальба, пошлые забавы — и всё это, как правило, прикрывается кичливым гербом и звонким именем, причём герб клыкаст до смешного, а имя никому ничего не говорит…