Скобелев, или Есть только миг…

Васильев Борис Львович

Трудно было себе представить более удачную карьеру, особенно если учесть, что она только начиналась. Тридцатилетнему генерал-губернатору люто завидовали в обеих столицах.

– Этот ваш Скобелев способен воевать только с халатниками. Он вмиг испачкает свой пресловутый белый мундир в любой европейской войне.

Михаила Дмитриевича глубоко обижало это высокомерное столичное пренебрежение. Он понимал, что оно во многом питалось его неуёмной страстью к риску вполне рассчитанному, оправданному глубоким пониманием психологии противника, но ни академические военные светила, ни тем паче аристократические салоны как Москвы, так и Санкт-Петербурга просто не могли себе представить всего многоцветия его далеко не ординарного человеческого и военного таланта. Он выламывался из всех привычных схем, а потому и обречён был на остракизм высшего общества, давно уже выработавшего неукоснительные правила отношений с любой самобытной личностью.

В основе лежала обыкновенная обывательская зависть, – затмевающая не только его воинские победы, но и весьма существенные достижения на ниве административной деятельности. Подведомственные ему территории жили мирно и достойно, но никто не желал видеть ничего достойного в самом молодом генерал-губернаторе.

И начались интриги, против которых по-детски доверчивый Михаил Дмитриевич оказался совершенно бессилен. Все кем-то очень умело раскручивалось, накапливалось, росло, и в конце концов Скобелев не выдержал и… бежал.

В Санкт-Петербург. За правдой к самому Государю-Императору Александру II.

Часть вторая

Глава первая

1

Тёплым апрельским вечером по всему местечку Кубея, расположенному у самой румынской границы, весело трещали десятки костров. На центральной площади возле каменной церкви играл полковой оркестр, вокруг костра толпились казаки и молодые офицеры; те, кто постарше, сидели у огня на сёдлах в тесном кругу бородатых донцов. Со всех сторон доносились песни, озорные посвисты, дружный хохот десятков казачьих глоток, громкое ржание встревоженных, предчувствующих поход лошадей.

– Сегодня всенепременно приказ на выступление должен быть, – говорил увешанный медалями старый вахмистр. – Помяните моё слово, ребята, должен!

Смеялись казаки:

– Печёнка чует, Евсеич?

– Не сглазь, отец. Каркаешь третий час.

– У него глаз добрый: глянет – как выстрелит!

– Правду говорю, – убеждённо сказал вахмистр. – Ну, с кем об заклад?

– Со мной, борода, – улыбнулся безусый хорунжий. – Что же поставишь?

– Шашку поставлю. Хорошая шашка, кавказская. А ты что взамен, ваше благородие?

– Лошадь могу. У меня заводная есть.

– Тю, лошадь! На твоей лошади только и знай, что девок катать.

– Ну, винчестер хочешь?

– Смотрите, Студеникин, проиграете, – предупредил немолодой сотник. – Евсеич и вправду печёнкой поход чувствует, тридцать лет в строю.

– Не беспокойтесь о моем имуществе, Немчинов, – задорно сказал хорунжий. – Пойдёт ли винчестер, Евсеич?

– Коль не ломаный, так чего ж ему не пойти?

– Нет, новый.

– Тогда по рукам. При свидетелях.

– Согласен. Только скажи, откуда о походе знаешь?

– Дело нехитрое, – пряча усмешку в косматую, с густой проседью бороду, начал вахмистр. – Задаю я, значит, поутру корм своему Джигиту, а он и рыло в сторону. Что ты, говорю, подлец, морду-то воротишь? Овёс отборный, сам бы жрал, да зубы не те. А он повздыхал этак, по сторонам глазом порыскал да и говорит мне…

– Ох-хо-хо! Ха-ха-ха! – ржали казаки. – Ну, Евсеич! Ну, отец! Ну, уморил!

– Что это они там? – хмуро удивился начальствующий рейдовым отрядом полковник Струков, нервно топтавшийся у крыльца каменного дома, занятого под штаб.

– Перед походом, – пояснил командир 29-го казачьего полка хмурый полковник Пономарёв. – Евсеич, поди, байки рассказывает, а они зубы скалят.

– Поход, – вздохнул Струков. – Порученца до сей поры нет, вот вам и поход. Неужто отложили?

– Быть того не должно…

Полковник вдруг примолк и напрягся, вслушиваясь. Из Степи донёсся далёкий перезвон почтового колокольчика.

– Вот и порученец, Александр Петрович. Ну, дай-то Бог, чтоб не ошибся я.

– Доложите князю Шаховскому! – крикнул полковник и, подхватив саблю, молодо выбежал на площадь. – Место, казаки, быстро! Освобождай проезд!

Было уже начало одиннадцатого, когда перед штабом остановилась взмыленная фельдъегерская тройка. Из коляски вылез офицер по особым поручениям полковник Золотарёв.

– Здравствуйте, господа. Заждались?

– Признаться, заждались, – сказал Струков. – Где вас носило, Золотарёв?

– Так ведь грязи непролазные, господа, лошадям по колени. Где князь?

– С нетерпением ожидает вас в штабе.

Командир 11-го корпуса генерал-лейтенант князь Алексей Иванович Шаховской ожидал порученца стоя и несколько торжественно. Нетерпеливым жестом прервав рапорт, требовательно протянул руку за пакетом. Перед тем как надорвать его, обвёл офицеров штаба суровым взглядом из-под седых насупленных бровей. Рванул сургуч, вынул бумагу, торопливо пробежал её глазами, глубоко, облегчённо вздохнул и широко перекрестился.

– Война, господа.

– Ура! – коротко и дружно отозвались офицеры.

Князь поднял руку, и все примолкли.

– Никому ни слова о сём. Высочайший манифест будет опубликован завтра в два часа пополудни. А сегодня… Где селенгинцы, полковник Струков?

– На подходе, ваше сиятельство.

– Дороги очень тяжёлые, ваше сиятельство, – поспешно пояснил Золотарёв. – Передовую колонну Селенгинского полка обогнал верстах в семи отсюда, артиллерия отстала безнадёжно.

– Так, – вздохнул Шаховской. – Начать не успели, а уж в грязи по уши.

– Время уходит, ваше сиятельство, – негромко напомнил Струков.

– Селенгинцы после марша за мною все равно не угонятся, а артиллерия ранее утра вообще не подойдёт.

Корпусной командир промолчал. Подошёл к столу, долго изучал расстеленную карту. Сказал, не поднимая головы:

– Сто десять вёрст марша да переправа через Прут. Где гарантия, что паром не снесло разливом?

– Вчера с той стороны перебежал болгарин, – сказал начальник штаба корпуса полковник Бискупский. – Утверждает, что паром – на этом берегу.