Сколько стоит ваше сердце?
Шрифт:
— Ибо неприемлемо, — сурово договорил его старший товарищ.
Десятники пока молчали. Молчал и Марк.
— Мы требуем… — жрец слегка запнулся, но, видимо, обрел крепость в вере и договорил, — Требуем немедленно вернуть нашим боевым товарищам и брату по ордену данный им Небом человеческий облик. Иначе уже через клепсидру мы снова пойдем на приступ и перемешаем вас с камнями этой крепости.
Винкер оскалился в улыбке.
— Я люблю фиольских парламентеров, — заявил он, — говорите красиво. Прямо каждую речь можно на пергамент писать. Или сразу на музыку. Чего вы хотите
В утренней тишине слова его прозвучали как-то по-особенному зловеще.
— Но… никто не покушался на честь ваших женщин, — растерялся жрец, — солдаты Священного Кесара… Святые Древние, не думаете же вы, что святой брат тоже?.. Это невозможно!
— Проклятье не ошибается, — отрезал Винкер. — И наши оскорбленные женщины, которые преодолели свой стыд и вышли на эти стены, чтобы обличить своих обидчиков, а потом, скорее всего, умереть в слезах и позоре… они тоже не ошиблись.
Один из черных коконов метнулся прочь, едва не упав на деревянной лестнице, благо, девчонку вовремя подхватили и до Марка донеслись сдавленные всхлипы…
— Она не выдержала! — взвыл Марк, — Позор слишком велик. Эта леди слишком нежна и трепетна…
— Если кто-то из солдат генерала Аргосского повел себя неуважительно по отношению к женщинам, и это будет доказано, мы готовы заплатить виру.
Винкер закрыл лицо руками.
— Небеса! Вы предлагаете серебро за честь наших женщин?
— Мы предлагаем золото, — уточнил злой, как шершень, тощий полковник, — пять монет за каждую обиженную даму. Это хорошая цена. В Фиоле платят всего две.
— Вот своих, фиольских девок и обижайте за две монеты, сколько хотите, — рявкнула Камил, выпутываясь из занавески, — может быть они еще и довольны останутся, хоть какой-то заработок! А мы… Вам повезло, что нашу Лери не тронули, только наговорили гадостей, иначе вам бы не собаками, а свиньями погаными бегать.
— И хрюкать! Пока не прирежут на колбасу, — поддержал второй кокон. Девушка тоже решительно сбросила ткань с головы, и жрецы в ужасе попятились. О способностях цаххе проклинать качественно и изобретательно знали далеко за пределами империи. Кочевой народ не признавал границ.
— Хорошо… Хорошо, — вскинул обе ладони жрец, — Что вы хотите за то, чтобы к нашим… людям вновь вернулся их природный облик?
— Выкуп, — спокойно ответил Винкер, оставив в стороне пафос и балаганные завывания, — За каждого возвращенного… в люди двести доблестных фиольских солдат, командиров или жрецов будут выходить за пределы города.
Полковник считать умел.
— Ты требуешь вернуть город, взятый нами в честном бою?
— Полученный с помощью грязного предательства. Но это не важно. Да, я требую город. Это единственное условие снятия проклятья.
— Генерал Аргосский не оставит от вас даже пыли, чтобы похоронить!
— Генерал Аргосский очень хочет бобиком на родину
— А, почему вы раньше не… — любопытство возобладало в молоденьком жреце ненадолго, и снова уступило смущенью и страху.
— А раньше никто не наглел настолько, чтобы навязывать свое внимание царице народа цаххе со свитой, — спокойно и обстоятельно ответил Марк.
Еще один кокон отчетливо хрюкнул.
— Но… У цаххе нет царей, — поразился пожилой жрец.
Камил гордо вздернула подбородок:
— Еще одно оскорбление, невежа, и у Священного Кесара не будет армии. Царей у нас нет. А царицы — есть!
— Войско генерала Лесса Аргосского выходит из Бара до полудня, — предельно четко проговорил Марк, — и становится лагерем так, чтобы наши оскорбленные дамы вас видели и убедились, что раскаяние ваше глубоко и искренне. Только после этого мы позволим вашим… возвращенным присоединиться к вам. В человеческом облике.
Не успеете до полудня — пеняйте на себя. Лучи полуденного солнца, коснувшиеся собачьих шкур, сделают проклятье необратимым. Думайте.
Дамы, закутанные в шторы, степенно сходили со стены. Марк спрыгнул последним, удержавшись и от лишних слов, и от неприличных жестов. Ни к чему.
Камил почти плакала от смеха, уткнувшись в грудь рыжего мальчишки.
— Царица цаххе! Ну, надо же! Вот супруг мой порадуется, какую родовитую взял… Если он еще жив, — смех женщины словно обрезало, а желтые, рысьи глаза сделались тревожными.
— Отец жив, — сказала та самая девушка, похожая на цаххе, — я чувствую.
— Отец? — бестактно удивился Рыжик.
— Так получилось, — не смутилась Камил, — В молодости супруг увлекся девушкой-цаххе из табора, который стоял тут, неподалеку, на Нере.
— Кем же нужно быть, чтобы гулять от такой женщины?
— Молодым балбесом, которого вынудили заключить выгодный брак, — пожала плечами Камил. — Хотя, если она была похожа на мою Лери… Его можно понять.
Женщина сидела на деревянной скамье, обняв и крепко прижав к себе дочерей, явно не разделяя родную и приемную. Обеих крепко любила. За обеих боялась. Умна была Камил, понимала, что один блеф прошел, второй может и не пройти. А если раскусят хитрые жрецы… Впору молиться, чтобы Небо даровало смерть в бою. Впрочем, и на такой случай Камил подстраховалась, зашив в пуговицы костюма себе и дочерям айшерский быстро действующий яд. Живыми они захватчикам не достанутся, а дальше — дорога… по облакам ли, по уголькам — Небо знает, оно и решит.
В руках одной из девушек-фрейлин появилась лала — красивая, изукрашенная резными узорами. Не инструмент уличного музыканта, а придворная игрушка. Но звучала она так же чисто и голос у девушки оказался не сильным, но приятным:
Мой скатный жемчуг лежит на дне,
Волна целует черный бриг в пустые трюмы.
И сколько песен не обо мне.
Не для меня гудит труба и плачут струны.
С судьбой не спорят, ей лучше знать
Кого губить, кого на царствие венчать.
Кому владеть казной, кому бродить с сумой,