Сколько стоит ваше сердце?
Шрифт:
— Я передам ему твои слова…
— Пощадите! — взмолился Марк, — иначе не миновать мне взбучки. Учитель называет такие речи "культом личности" и бьет за них в лоб тяжелой линейкой. Не понимаю, что плохого в культе, если есть Личность?
Небольшая таверна со смешным названием "Луна и птичка" пришлась как нельзя кстати. В резиденции обедали ближе к вечеру, в казармах — как сменялись, а Марк, следуя привычке солдата, не упускал возможность перекусить каждый раз, когда она подворачивалась.
И курица в пресном тесте была здесь очень недурна.
— Значит, охрана резиденции, — сказал мэтр, изучив новенькие, пока еще не выцветшие нашивки, — стратег, как и предсказывал твой учитель фортификации. Что ж… Не так и плохо для паренька, подобранного на улице и выросшего в приюте.
— В приюте Змея, — с легкой улыбкой уточнил Марк, — это шанс, который выпадает не всякому. Кстати, вы не в курсе, что с остальными парнями из нашего выпуска?
— Только с некоторыми. Севе Халид… да, тот самый — стал пекарем. Представляешь?
— Нет, — Марк так удивился, что позабыл про куриные крылышки, — Он никогда не говорил о том, что хочет завести пекарню.
— Вот так. Видимо, тот кусок хлеба произвел на него очень сильное впечатление. Юхан ушел в наемники.
— Ожидаемо, — кивнул Марк, — мечом крутил он всегда лучше всех.
— Ансель стал магом-целителем. А Хан Гамсун, помнишь такого — самый спокойный из всего вашего выводка юных бандитов… Ты не поверишь — он стал судьей.
— Почему же не поверю? — переспросил Марк, от души радуясь, что коняшка понесла его этой улицей, а глаза остановились на старом учителе, — Он был еще и самым дотошным, стремился вникнуть во все мелочи, даже незначительные. Не любил, когда в уроке оставалось хоть что-то непонятное. Отличные качества для судьи. Как раз нужные. Хан идет по дороге сердца.
— И ему сопутствует удача, — кивнул мэтр Габрио, — он занимает большой пост в Рахте. А ты, хулиган и потрясатель устоев — доволен ли?
— Не совсем, — честно ответил Марк. Лгать мэтру не хотелось. — Охранять Императора почетно и ответственно…
— Но?
— Я хочу в армию.
Мэтр едва заметно поморщился.
— А зачем? Ты спрашивал себя, в чем корень твоего желания? Хочешь подвигов и славы? Воинской добычи? Восхищенных взглядов девушек и вдовушек?
— Вот уж нет, — рассмеялся Марк, — и в мыслях не держал. Только вдовушек мне сейчас не хватало для полного счастья. Выспаться бы!
— Тогда — зачем?
Учитель смотрел серьезно. Он был неплохим менталистом, но, даже не применяя своих способностей, видел своих парнишек насквозь и на три фута под ними.
— На войне убивают и калечат, Марк. И это случается гораздо чаще, чем вручают ордена…
— Знаю. — Марк помолчал, формулируя для учителя то, что ему самому было кристально ясно с самого детства и ни в каких дополнительных доводах не нуждалось, — Я хочу быть частью чего-то большого и сильного. Важного для Империи. Щитом для тех, кто не способен защитить себя сам. И каждый раз, когда я беру в руки оружие, я хочу твердо знать, что делаю это по праву и для хорошего дела. А рядом со мной встанут те, кто думает так же.
— О-о-о-о! — протянул мэтр. Вокруг его внимательных глаз собрались морщинки, — Ты всегда был идеалистом. Я думал, годы избавят тебя от этого. Ошибся… А ведь я редко ошибаюсь.
— Быть может, я нужен этой земле именно таким? — спросил Марк.
Мэтр покивал, потом покачал головой. Усмехнулся.
— Тебя не переспоришь. Как странно… Обычно идеалисты — это неистовые мальчики с горящими глазами и такими же горящими сердцами. Чистые и доверчивые. Которым мозг только мешает в пути на жертвенный костер.
Марк, выслушав эту циничную фразу только согласно хмыкнул.
— А в тебе словно слились Змей и Дракон. Стремление к Небу, и четкое понимание, что путь лежит по земле, со всем ее несовершенством и грязью. И спокойная готовность пройти сквозь эту грязь, оставаясь чистым.
Марк молчал. Таких откровений от мэтра он удостаивался не часто, а, точнее — никогда.
— Я смотрел на тебя в детстве и смотрю сейчас и не могу понять…
— Чего, мэтр? Может быть, я помогу?
— Ты — паренек с улицы. Ребенком прибился к мусорщикам, потом тебя продали в трактир, но оттуда ты сбежал. Воровал…
— Воровал, — спокойно согласился Марк. Он не видел причин этого стыдится, и все проповеди жреца Святых Древних так и не пробудили в мальчике раскаяния за стянутую еду и башмаки. Последнего он никогда не отнимал.
— Меня изумляют твои руки. Они тонкие. Пальцы длинные, как у музыкантов или художников.
— Или у карманников, — поддакнул Марк.
— Или у них, — согласился мэтр, — Но у карманников даже в зародыше не бывает того, что у тебя в избытке.
— Что же именно? — Марку и в самом деле стало интересно.
— Чувство чести, — со значением произнес мэтр, — оно у тебя врожденное. И очень строгое.
— Любопытно узнать, какой вывод вы делаете из этих предпосылок…
— Ты записан Винкером со слов мужчины, который привел тебя в приют. Нужно было дать тебе хоть какую-нибудь фамилию, и он, не мудрствуя, дал тебе первую, что пришла на ум. Не самую редкую, но и не самую распространенную в Империи. Я записал его имя. Феро… Писарь Феро.
— Зачем вы мне это говорите, мэтр?
— На всякий случай. Вдруг тебе захочется узнать — кто ты и как попал в приют Змея. Это ниточка. Слабая, но по ней можно пойти. И, сдается мне, мой мальчик, на конце этой ниточки тебя ждет сюрприз.
— Что вы подозреваете? — прямо спросил Марк.
— Что ты — не простолюдин. Возможно, незаконнорожденный сын дворянина… или дворянки.
— Плод любви баронессы и конюха, выкинутый в сточную канаву, — Марка передернуло, — таких вещей о себе лучше не знать.
— Лучше все же знать, — мягко поправил мэтр, — и быть готовым к тому, что это узнает кто-то еще. Чтобы суметь отразить удар. Ты поднимаешься вверх, мальчик мой. К таким вершинам, на которые и глядеть-то страшно, вдруг шея переломится. А на этих вершинах щиты держат круглые сутки и не ошибаются вообще. Потому что любая ошибка — это смерть. Без вариантов.