Скользящие в рай (сборник)
Шрифт:
– Непременно! Конечно! Всего понемногу. И красный «феррари» к причалу…
– Красные списаны. Не в моде. Имеется зеленый.
– Пшел вон!
– А лиманы! Мм… А воздух! А запах водорослей от скользких таких камней, очень похожих на головы выныривающих пловцов!
– О-ох! И крабы по ним – маленькие такие крабики – шмыг, шмыг! Как вошки.
– А солнышко печет такое ласковое, а волна набегает такая вяленькая – туда-сюда, туда-сюда, туда-сюда.
– Называется прибой!
– Ах, вот как оно называется? До чего же сладко оно называется… А еще чего?
– Еще? Ну-у, чилийские виноградники, ну, калифорнийские виноградники, бордоские виноградники. Ночи сочные, попы круглые, буги-вуги, купание где-то там,
– Не может быть!
Нас обрывает странный глухой шум, доносящийся оттуда, куда ушла колонна вооруженной милиции. Поначалу это угрюмый ропот, исполненный робкого протеста, но уже через секунду он взрывается густым ревом ярости и гнева, прорезаемым визгами мегафонов и ритмичными ударами дубинок о пластиковые щиты.
5
Возвращавшиеся в часть после экстренного облета города вертолетчики, проплывая над юго-западным пригородом, долго всматривались в огненное пятно, напоминающее очаг разбросанного по земле костра. Три часа они болтались в воздухе, отмечая точки скопления агрессивных толп и координируя действия хилых милицейских пикетов, пока город не затянуло угольной чернотой, и теперь, усталые и злые, они с удивлением разглядывали сверкающий гектар поместья с бассейном и белой громадой особняка, окна в котором сверкали, как на Рождество. Вспыхнули фейерверки, и сорокалетний капитан плюнул в сердцах прямо на свое колено.
– Вира помалу! – крикнул он прокуренным голосом, стараясь перекрыть грохот расхлябанной машины. – А то уже обстреливать начинают. Вот сволочи! Экую дачу, сволочи, отмахали! Нам зарплату не платят, а у них праздник! Бомбу бы сюда!
– Чего? – не понял напарник.
– Я говорю – бомбу бы! Чтоб летали не зря!
Фейерверки вспыхнули, когда молодой седовласый жиголо – таких любят модницы – вышел на мраморную площадку перед террасой в центр сияющей толпы и стал вальсировать с не менее седовласой партнершей из гостей. Его мускулистые ноги балеруна заученно вели даму по кругу. Дама ежилась от восторга, и бриллианты на каждое па вызвякивали чарующую мелодию, невыносимую для слуха нищего танцовщика. Оркестру пришлось поднатужиться, чтобы не потонуть в грохоте аплодисментов и ликующем женском визге. По нарядной толпе, словно зомби, блуждали официанты с шампанским и канапе на подносах, они с плебейской скрытностью ненавидели эти свободные осанки, этот лоск породистых богачей, их глянцевые улыбки и тон избранных.
Феликс Кругель знал, кого звать на свой вечер, чтобы каждый из приглашенных почувствовал себя признательным за проявленное к нему внимание. Здесь были фигуры первого звена в причудливом смешении самых разных и, казалось бы, несовместимых стихий: банкиры и кинорежиссеры, нефтяные бонзы и эстрадные кумиры, генералы и знатные мафиози, политики и фотомодели. Как ни странно, весь этот гремучий коктейль довольно-таки гармонично перемешивался, создавая вокруг себя аромат события.
Сам виновник торжества ненадолго удалился в кабинет, чтобы в спокойной обстановке выкурить свою вечернюю сигару: в этот час он всегда курил сигару и теперь не изменил привычке, пригласив в компанию двоих гостей, которых называл друзьями. Из окон кабинета открывался широкий вид на парк, светлый от низких фонарей, где в ожидании ужина прогуливались нарядные пары да тут и там маячили черные фигуры охранников. Феликс был облачен в фосфоресцирующе-белый костюм с черной рубашкой. Три года назад он похоронил молодую, горячо любимую жену, и с тех пор в его гардеробе всегда присутствовало что-нибудь черное, чаще всего сорочка.
Достав из инкрустированного хьюмидора толстую сигару special, он аккуратно разместил ее кончик в гильотине с двойным лезвием и ровно обрезал его, стараясь, чтобы срез был достаточно широким и чистым. Затем зажег длинную спичку с головкой
– Раньше – точнее, четыре с половиной года назад – я выкуривал в день пять сигар разных сортов, – сказал он, разливая в бокалы коньяк. – Я начинал день с чашки крепкого кофе и сигары Davidoff № 2, затем в десять ноль ноль я выкуривал маленькую сигару Davidoff 2000, после обеда – большую кубинскую сигару, в пять часов – маленькую Davidoff 3000 с чаем и после ужина – несколько унций коньяка и большую special. А теперь я могу позволить себе только две сигары в день – утром и вечером. Но зато это special, самые терпкие.
– Всегда удивляюсь вашему таланту за заботами не терять вкуса к жизни, – промурлыкал известный телевизионный воротила, вальяжный, как все оседлавшие удачу выскочки, Неверов. – Вы увлеченный человек, Феликс. Вы все успеваете. А мне, как ни жаль, едва хватает времени на то, чтобы утром позавтракать, а ночью поужинать. Да что говорить, я не успеваю распробовать вкус яичницы с беконом – какие уж там нюансы.
– Девочки, мой друг. – Феликс одарил телебосса улыбкой приятеля-заговорщика. – Женский вопрос. Вас пожирают плотские страсти. Да вам и нельзя без этого – таковы обстоятельства вашего бизнеса. А женщины в конце концов что? – бесконечное повторение себя любимого. Сколько можно заниматься собой? Меня же влечет чистый интерес к окружающему нас миру. Он чист, как воздух. И страсти мои все-таки отсюда, – Феликс ткнул себя пальцем в лоб, – а не отсюда, – он указал на сердце. – А насчет увлеченности… боюсь, вы ошибаетесь. В моем возрасте увлекаться опасно для любого органа, влияющего на общее самочувствие. Включая, между прочим, рассудок.
– Послушать вас, так только точный расчет способен сделать жизнь приятной во всех отношениях. – Неверов затянулся дымом сигары и вдруг пустил в воздух кольцо. – Но, по мне, женщины добавляют в нее специй.
– Женщина, – уточнил Феликс. – Не женщины, а именно женщина. Одна. Женщины, если их много, часто делают жизнь несъедобной. Сплошные специи.
Всю жизнь куривший исключительно сигареты без фильтра, полковник по фамилии Книга, простоватый, но хитрый служака, курирующий в городской милиции внутренний сыск и еще кое-что мало кому понятное, принялся разминать сигару, просыпая содержимое на стол.
– Не знаю, что вы находите в этих сигарах, – пожал он квадратными плечами. – Помню, раньше их продавали в обычных сигаретных киосках. Такая дрянь, никто не брал. Ими же нельзя накуриться, один запах.
– Любезный мой полковник, то, о чем вы говорите, сигарами назвать невозможно. Сигара должна скручиваться вручную и содержать стопроцентный табак.
– Говорят, на Кубе этим занимаются толстые кубинки, – усмехнулся Неверов. – Чтобы склеить края оберточного листа, они используют пот со своего бедра.
– Тьфу, какая гадость!
Феликс успокаивающе похлопал Книгу по колену:
– Не верьте, полковник, это миф. Я бывал на плантациях, там другие технологии. Попробуйте как бы пополоскать дымом рот, возьмите его на язык, почувствуйте вкус и только потом примите в легкие.
– Ну что ж, пот толстых кубинок жена мне, думаю, простит, – резюмировал Книга и страстно затянулся, хлебнув предварительно коньяку из бокала.
В огромном, отделанном белым мрамором камине бодро трепетало пламя, отражаясь в граненых стеклах книжных шкафов, в тонких коньячных бокалах, столетние напольные часы мерно отбивали секунды, тень от изящной лампы в стиле ар-нуво скользила, вздрагивая, по мягкому шелку гардин, кроме лампы, только бронзовый письменный прибор дополнял пейзаж письменного стола: ни компьютера, ни телевизора – казалось, все здесь, до самой последней детали, было тщательно выверено и натерто до блеска солидного консерватизма.