Скопин-Шуйский. Похищение престола
Шрифт:
— Эдак, эдак, самозванцы лезут, как черти с-под лавки.
И действительно, особо «плодовитым» оказался царь Федор Иоанович, при жизни успевший родить хилую девчонку, вскоре умершую, но после смерти у него помимо терского сына Петра явилось еще восемь отпрысков — Федор, Клементий, Савелий, Василий и даже такие царевичи, как Кропка, Гаврилка и Мартынка. Когда только успела Ирина Годунова нарожать такую прорву царевичей. Нашлись «сынки» и у Грозного — в Астрахани объявился Август, там же еще и внучек Лаврентий Иванович вылупился.
Скопин-Шуйский искренне жалел дядю, все на
— Пусти меня, Василий Иванович, дай копье преломить.
— Погодь, Миша. Сломят тебя самого, как тростинку, с кем я останусь?
— Да не сломят, дядя Вася.
— Эх, эвон Воротынский с Трубецким — волки битые и то диранули от злыдня, как зайцы линялые. Трубецкой умудрился под Кромами и пушки побросать. Я при встрече спросил его: «Отчего это, князь Юрий, ты портки не потерял?» Так ведь обиделся.
Однако когда все воеводы оказались битыми, и даже многоопытный Мстиславский поколочен при селе Троицком, а болотниковцы появились на Пахре, в сущности под боком у Москвы, выбирать царю было не из кого, благословил племянника:
— Ступай, Миша, да поможет тебе Бог.
— Мне нужна только конница, Василий Иванович.
— Бери, — махнул рукой Шуйский. — Да себя-то береги, чадунюшка.
У Василия Ивановича своих детей нет, оттого привязан к племяннику. Он молод, красив, строен, одним видом веселит сердце старика. Оттого нет-нет да назовет его царь «чадунюшкой». И Михаил Васильевич, рано потерявший отца, вполне ценит к нему такое отческое отношение царственного дяди.
Только на людях «государем» величает, а наедине всегда «дядей» зовет. А в тяжелое время на кого положиться можно как ни на родного. Он не выдаст, не предаст.
Сотник Чабрец со своим отрядом переправился через Пахру, вода была по-осеннему холодной. И ветерок, тянувший с севера, резал лица всадников, что бритвой.
— Счас бы на печку, — ворчал кто-то из ратников.
— Вот въедем в Москву, печек хоть завались.
— Гля, братцы, стог.
И верно, на опушке леса стоял стожок. Окружили его, разнуздывали коней: пусть поедят на дармовщину. Всем у стога места не хватило, мигом растащили его по всему полю. За леском обнаружили еще два стожка, растащили и их со смехом и прибаутками. Пахло сено летом, небалованные кони с жадностью набрасывались на него. Ратники радовались за них: хоть тварей накормим.
Чабрец подозвал к себе одного казака.
— Сенька, держи вот листки прелестные. Пойдешь в Москву, разбросай где сможешь.
— А где лучше?
— На торжище, конечно. Да, гляди, не попадись, за них тебя мигом петлей наградят.
— Ладно. Не маленький. — Казак направился к коню.
Сотник крикнул вдогонку:
— Да коня-то оставь, дурило. Иди пеш. Пусть за ним кто присмотрит.
Семен подошел к коню, достал из сумы несколько сухарей, сунул в карман, повесил на луку седла плеть.
— Степ, пригляди за Буланкой, я до Москвы схожу.
— Ступай, не обижу.
Семен пошел прямо в лес, чтобы сократить дорогу до Москвы. Под ногами шуршала опавшая листва, словно ковром прикрывшая землю, где-то невидимый дятел долбил усохшую осину, нарушая тишину осеннего леса.
Через полчаса скорой ходьбы лес начал редеть, и Семен понял, что скоро явится дорога. Со стороны послышался такой знакомый густой перестук сотен копыт, что Семена ожгла догадка: «Москвичи скачут». Он упал на землю, прячась за стволом старой ветлы. Опавший, оголенный лес слишком хорошо просматривался, и его могли заметить верховые. Только ему этого не хватало, попасть в лапы москалям да еще с пачкой «прелестных листков».
«Надо подождать», — подумал Семен и тут увидел переднего конного в металлическом шлеме, в сияющих бляхами бахтерце. По богатому убору всадника и его вороного коня Семен догадался: «Какой-то воевода». А за ним рядами по трое, по четверо, теснясь на дороге, скакали войны. Семен начал было считать по рядам и где-то на полусотне сбился от внезапно явившейся мысли: «Мать честная, так это ж они на нас скачут. Как я не сообразил? Надо скорей предупредить наших. Успеть бы. Ох, Господи». Он стал задом, задом отползать от ветлы. Вставать в рост боялся, могли москвичи заметить. Лишь когда углубился до того, что и сам уже не видел конных, только слышал стук копыт, Семен вскочил и во весь дух припустился назад. В голове одно стучало: «Успеть, успеть, успеть».
Где ему было пешему тягаться с конницей.
Князь Скопин-Шуйский, возглавляющий отряд, увидев впереди через редкий лесок конных, высоко поднял руку, привлекая внимание воинов, махнул ей и пустил коня в слань [38] . Знак этот означал одно, князь призывал следовать его примеру.
Сотник Чабрец, увидев выметавшихся из-за леса конников со взнятыми ввысь клинками, заорал с надрывом: «На конь!» Сам прыгнул в седло, не успев и взнуздать своего коня — не было времени.
38
Слань — галоп.
Отряд был застигнут врасплох. Москвичи же мчались сплоченной массой, готовой рубить, колоть, уничтожать, воодушевляемые самим князем.
Ратники Болотникова, подзабывшие за последнее время воинское мастерство, когда города встречали их не оружием, а хлебом-солью, сочли за лучшее бежать. Исполнив команду сотника «На конь!», возопили в несколько глоток:
— Спасайся, братцы!
Менее чем в четверть часа все было кончено. Паника плохой советчик в сражении.
Посыльный Семен, изнемогший от бега по лесу, прибежал, когда на опушке уже хозяйничали москвичи, снимая с убитых оружие, ловили носившихся по полю бесхозных коней.
Семен лежал в бурой траве под кустом шиповника и плакал, видя, как москали обратали его Буланку, лезли в переметную суму, грызли его сухари. Плакал от бессилия, что не может помочь своему конику, что потерял всех своих товарищей. Чутким ухом ловил обрывки разговоров, доносившихся с опушки.
— Михаил Васильевич, вот сотникова сумка.
— Сколько их утекло?
— Да человек двадцать, не более.
— …Ах ты ж гад, еще и ворохается.
— Ты гля, какая добрая сабля. А?
— Надо по кустам пошарить, может, кто уполоз.