Скопин-Шуйский. Похищение престола
Шрифт:
— Болотников Иван Исаевич. А что?
— Я могу на тебя положиться, Иван Исаевич?
— О чем ты говоришь, Миша? Как на булат.
— Так вот, Иван, я вовсе не Миша, — понизил голос Молчанов. — Я царь Дмитрий Иванович, меня бояре пытались убить, но преданные люди помогли мне бежать. Ты готов мне служить?
Болотников таращил глаза на собутыльника, тряс головой, пытался улыбаться: во, мол, шуточки. Наконец промямлил:
— Н-но почему М-михаил?
— Не понимаешь, что ли? Шуйский наверняка послал за мной убийц, приходится скрываться под чужим именем. Я своей
— А ты… а вы, Дмитрий Иванович, туда прибудете?
— Обязательно, Иван Исаевич. Москву вместе брать будем. Так что ты вовремя подоспел, Болотников.
— А может, сразу вместе бы. А?
— Нет. У меня много здесь дел. С королем переговоры предстоят, ну и другие дела. Ты идешь моим именем, Болотников. Вот увидишь, как тебя станут встречать — воеводу царя Дмитрия. Увидишь и оценишь. С Богом.
2. Кто виноват?
Посовещавшись с боярами, Шуйский решил отпустить рядовых польских ратников на родину, отняв у них оружие и коней.
— Знатных оставить в заложниках, — приказал царь. — Их воротим только в обмен на мир.
— А как будем с послами? — спросил Мстиславский. — Отпустим?
— Ни в коем случае, их тоже будем держать до возвращения наших послов от короля с миром. Привезут мир, отпустим Гонсевского и всех остальных.
— Послы просят у вас аудиенции.
— Перебьются.
— Но что-то же надо им ответить.
— Ну хорошо. Примите в Думе, скажите, что я занят. Выслушайте, докажите, что они сами — поляки виноваты в резне. Но отпуска ни под каким видом не давайте.
— Но они наверняка начнут угрожать.
— Пусть угрожают. У короля сейчас рокоша [37] , ему не до нас.
Послы Гонсевский и Олесницкий были призваны в Кремль и приняты в одной из комнат дворца боярами.
— Мы весьма сожалеем о случившемся, — начал Мстиславский. — Но должны заметить, что во всем виновата польская сторона, а именно ваш король, снарядивший и благословивший самозванца идти в Россию.
Гонсевский, не скрывая раздражения, сказал:
37
Рокош — смута, мятеж.
— Король никогда не поддерживал Дмитрия. Никогда. Все было предоставлено волей Божьей. Если бы ваши пограничные города не признали Дмитрия сыном Иоанна IV, то поляки не пошли бы с ним, они бы вернулись назад. Ведь когда под Новгородом-Северским он потерпел поражение, а ваш царь Борис написал королю, что это самозванец, Сигизмунд тут же отозвал от него поляков.
— Ничего себе «отозвал», когда вся Москва оказалась наводнена ими.
— Это остались при нем лишь добровольцы. Но что ж происходит дальше, князь? Вы же вместе с Шуйским, нынешним царем, выехали навстречу самозванцу, встретили его хлебом-солью
— Мы были принуждены обстоятельствами, — нашелся Мстиславский. — Нам не хотелось проливать напрасно кровь.
— Вы не хотели проливать кровь? — усмехнулся Гонсевский. — Вы убили Федора Годунова и, наконец, вы же убили и Дмитрия, и еще обвиняете в этом нашего короля. Побойтесь Бога, князь. Вы здесь сами себе противоречите. Ведь самозванец-то был не поляк, а ваш, москвитянин, и не мы о нем свидетельствовали, а вы встречали, с хлебом и солью. Москва ввела его в столицу, присягнула ему на подданство и короновала. Так при чем же наш король?
Бояре переглядывались меж собой, во взглядах одно читалось:
«Черт бы побрал этого ясновельможного, припер к стенке нашего главу Думы. Мстиславский, что карась вынутый из воды, рот разевает, а ответить достойно не умеет».
Посол Гонсевский тоже умел читать эти переглядки, продолжал напирать:
— А что вы скажете только за то, что перебили столько знатных поляков, которые с вами не ссорились за самозванца и даже не охраняли его? Так что, ясновельможные Панове бояре, мы вам советуем отпустить на родину воеводу Мнишека с дочерью, которых ваши люди обобрали до нитки, наше посольство и всех знатных поляков, а я обещаю вам, что буду хлопотать перед королем за мир с вами.
Гонсевский с удовлетворением кончил, принимая затянувшееся молчание Мстиславского и бояр за согласие. Но тут вскочил окольничий Татищев:
— Ясновельможный посол Гонсевский обвиняет нас в убийствах знатных поляков. Да если б не мы, а особенно если б не Шуйский, вас бы вырезала чернь всех до одного. Да, да, пан Гонсевский, не смотрите на меня такими глазами. Ваши гусары и жолнеры сами навлекли на себя гнев народа. Сами. Они насиловали наших женщин, покушались средь бела дня даже на боярынь. Кто же это стерпит?
Бояре, сидя на лавках, дружно кивали головами в знак согласия с окольничим: «Молодец Татищев, утер нос ясновельможным».
— Но если вы нас не отпустите, — стал угрожать Гонсевский, — то король может начать войну с Московией.
И здесь Татищев мгновенно нашелся:
— До войны ли вашему королю, под ним трон шатается, сейм волнуется, того гляди татары нападут.
И хотя это было правдой, Гонсевский с порога отмел эти обвинения:
— Пан Татищев говорит выдумки о Польше. У нас все в порядке. Это к вам татары жалуют под стены столицы.
— Я думаю, нам не стоит упрекать друг друга, — наконец-то обрел дар речи Мстиславский. — В деле Лжедмитрия никто не виноват. Все делалось по грехам нашим, этот вор обманул и вас, и нас. Зачем нам пенять друг другу?
Гонсевский согласился не «пенять», но категорически потребовал посольству отпуск на родину.
— Без государева слова мы не можем этого решить, — развел руками Мстиславский.
— Тогда попросите его принять нас.
— Обязательно попросим, — пообещал Мстиславский, но Гонсевский понял даже по интонации ответа: «И не подумают просить. Да и чего просить, если отказ в отпуске наверняка исходит от самого царя».