Скорая развязка
Шрифт:
Уж был вечер. Григорий сидел за столом, избывая остаток длинного праздничного дня. Уходить он никуда не собирался, и бабе Нюре от этого полегчало. «Может, я сама навыдумывала все. Старость, окаянная, нет заботы, так выдумываешь», — цеплялась она за надежду и, чтоб совсем успокоиться, искала в Григории перемен, но перемен никаких не было, и то, что в нем не виделось никаких перемен, наводило ее на злые размышления: «Вишь какой, будто на замок закрытый. Да я-то вижу».
Утром Зазнобов с брезентовой сумкой через плечо пошел на паром. Баба Нюра проводила его, а с крыльца неожиданно для самой себя спросила:
— Та придет, так я ей что скажу?
—
Рано еще было. По дворам петухи драли свежее горло. Окна в домах были закрыты где занавесками, а где ставнями. У промтоварного магазина сторож вымел тротуар, запылил всю зелень в канаве и стоял с новой метлой в руках на крыльце, а из-под крыльца редко и тяжко бухал кобель. Высокое небо было подернуто легкой кисеей, листва на тополях отсырела и казалась темно-зеленой, предвещая жаркий день и духоту.
Зазнобов спустился к парому. На берегу стояли две телеги — в одной из них, укрывшись плащом, спал мужик, в грязных сапогах, с блестящими подковками. На пароме, на боковом брусе, сидели две тетки, а вокруг них куча ребятишек — все с корзинками. «Они по ягоды собрались, а ты вези их за здорово живешь», — подумал Зазнобов и, достав из сумки топор, попробовал острие на палец, зачем-то постучал ногтем по железу.
У спаренных и схваченных железом столбов, к которым крепится стальной канат, лежали свежие неошкуренные жерди на балаган. Их привезли еще на прошлой неделе, и козы на вершинках успели иззубрить всю кору. Зазнобов вытащил из кучи одну жердь и начал очищать ее. Сырая кора длинным ремнем вилась из-под топора, а мелкие сучки только похрустывали под лезвием. От топорного звука проснулся мужик и глазами в болезненно красных веках долго глядел на Зазнобова, потом скинул сапоги с телеги и так громко крякнул, что вздрогнули лошади и эхо покатилось над тихой холодной водой. Весь какой-то изжеванный, с полусогнутыми руками, вывертывая рот в дрожкой зевоте, он подошел к Зазнобову:
— Заезжать можно?
Зазнобов не ответил. Повернул ногою жердь другим боком и замахал топориком. Мужик подождал немного и опять беззаботно спросил:
— Заезжать, говорю?
— У тебя лошадь к столбу привязана, а на столбе распорядок прибит.
— Зачем он мне?
— Тебе, и верно, ни к чему. Там написано: паром работает с семи часов.
Зазнобов даже не поглядел на мужика, зная, что именно так ведут себя те, кого надо просить и умасливать. Выволок из кучи новую жердь, отрубил обглоданную козами вершинку, пнул в сторону.
— Да ты что, слушай, — губы у мужика побелели, на шее вздулись жилы, — он полез почти на топор: — Ты что, слушай, как тебя?
— Но-но! — Зазнобов расправил плечи и так опустил свои усы, что мужик невольно отступил.
— Я же, слушай, как тебя, не сам по себе, а казенное везу. Посудил бы сам, это когда же я дома-то буду. А ведь покос. Погода… Ну, слушай, как тебя, — уже совсем просительно закончил он.
— Мне за сверхурочные часы никто не платит.
— Ты человек или не человек?
Зазнобов вместо ответа снял свой пиджак, положил его на траву и снова взялся за топор. Все это он сделал с полным невниманием к мужику. Тот беспомощно потоптался возле жердей и с руганью вернулся к телеге. Лег на свою поклажу, но спать, видимо, уже не мог, тут же слез на землю и начал из-под руки глядеть на реку. Женщины, наблюдавшие за ним, все поняли, и одна
— Здравствуйте, Григорий Аркадьевич.
Зазнобов чуть топор из рук не выронил, обернулся — женщину эту он никогда не встречал, но она глядела на него приветливо и знакомо:
— Извините, Григорий Аркадьевич, отрываем вас…
— Да что вы… Какой разговор… Эй, ты, — крикнул бодро и весело Зазнобов мужику: — Давай на паром.
Он взял свой пиджак и, спустившись на мостки, отомкнул ключом большой амбарный замок, державший паромную цепь на скобе причала. Мужик тем временем свел на паром телеги, поставил одна к одной, лошадей распряг и приготовился помогать паромщику перетягиваться по канату. Ребятишки стали перебегать с места на место, нетерпеливо ожидая самой переправы. Зазнобов откинул тяжелые, окованные плахи въезда, хватко взялся за канат — деревянные валки скрипнули, повернулись, и паром незаметно отошел от мостков.
Сколько бы раз Зазнобов ни отчаливал от берега, для него всегда было загадочно и непостижимо то, что происходило на его глазах. Вот только что глинистый берег со следами колес, избитые плахи мостков с деревянными заплатами, наконец сам паром, с перилами, телегами и людьми, были одним целым, по-земному надежным и прочным. И вдруг берег отодвинулся от парома, попятился, пошел, пошел, на мостки уже ни шагнуть, ни перепрыгнуть, даже шеста не подашь, и почужела за единый миг кромка земли, отделенная водой, зато все, что было на пароме, сделалось ближе, родственней, потому что все зыбко двигалось поперек стремительного течения и пустые железные баки гудели под живой струей, угрожая всему, что несли на себе. Зазнобов поглядел на женщину в кирзовых сапогах и подумал, что она учительница и что ей дурно от воды, а она поняла его взгляд, его мысли и виновато сказала:
— Я тонула, и на воде плохо с тех пор.
Ребятишки цепкими ручонками перебирались по канату, кричали, мешали друг другу, и в каждом из них опять горело нетерпение скорее выскочить на новый берег, залитый красноватым светом первых лучей солнца.
— Погодь, малышня, погодь, — скомандовал Зазнобов и стал притормаживать.
О причальный брус паром ударился мягко и приподнялся на своей волне, осел. Валки скрипнули последний раз. Лошади заперебирали ногами. Дети посыпались на мостки и побежали вверх, размахивая корзинками. Мужик свел лошадей на берег, потом вернулся на паром и протянул Зазнобову на своей скоробленной ладони три пятака:
— Держи на курево.
— Что ты суешь свои медяки? — удивился Зазнобов.
— А ты хотел серебра? Понаторел на хлебном то месте… А вот так не хошь? — мужик развернулся и бросил пятаки в воду. — Я не скупой. Я из рублевок цигарки вертел, но вам, побирушникам, копейку жалею, потому как весь грех на земле идет от вас.
Не унимаясь ругаться и зло топая по мосткам, он сошел на берег и, взяв под уздцы первую лошадь, повел ее наверх. Вторая помедлила, но тоже легла в хомут. По сыроватому от теплой росы песку потянулись, завиляли следы тележных колес. На перевале мужик обернулся в сторону парома и погрозил кулаком Зазнобову. «Так, так его, — согласился Зазнобов. — Туда его, черта окаянного, чтоб не зарился на чужие деньги».