Скоро тридцать
Шрифт:
— Извини, — сказал я, снова обретая дар речи. — Да, ты права. Я приехал на некоторое время — повидаться со своими. Ну, ты понимаешь — хорошо провести время в старом семейном гнездышке.
— Ну и как это тебе удается? — спросила она, все еще излучая энтузиазм. — В смысле, хорошо проводить время с мамой и папой Бэкфордами?
— Ужасно, — сказал я и обхватил руками голову, изображая отчаяние. — Из-за них на стену лезть хочется. Стоит только войти в комнату, как они тут же начинают заставлять меня участвовать в своих странных беседах. О чем они только не говорили с тех пор, как я приехал — о ценах на недвижимость в Лондоне, о третьем муже моей тети Джин, который оказался жуликом, и о том, кто из детей у нас в семье любит брюссельскую капусту. Как будто я попал в какой-то сюрреалистический кошмар. Я их люблю, но…
Я остановился, чтобы не получалось так, что говорю только я, но она не поняла намека. Мысли ее, очевидно, витали где-то далеко.
— Ну а ты как? — спросил я. — В смысле… Не знаю… Что ты здесь делаешь?
— В баре?
— Ну, для начала, да.
— Но ты же имел в виду Бирмингем, да? Ну, в баре у меня встреча. Это все еще место встреч, если у меня еще есть время на встречи — похоже, что я только работаю и работаю.
— В последний раз, когда я слышал что-то про тебя, ты жила в Брайтоне, да?
Она кивнула, но сразу же отвела взгляд.
— Да, но это было уже давно. Мама умерла, и поэтому я вернулась.
— Извини, — сказал я. — Я не знал про твою маму. Это ужасно.
Она слабо улыбнулась.
— Теперь немного полегче. Уже прошло полтора года. Самое трудное позади.
— Твоя мама всегда была такой доброй, — сказал я, и это были не просто слова. Мама Джинни была из тех родителей, с кем можно говорить обо всем, и беседа не покажется искусственной. — Она всегда угощала нас жареными бобами, в любое время дня.
Джинни улыбнулась:
— Да, она была такая.
— Она умерла внезапно?
— Не совсем. У нее был рак. Она долго болела, постоянно моталась по больницам, и, когда врачи сказали, что это серьезно, я ушла с работы и приехала из Брайтона, чтобы за ней ухаживать. Так как у нее никого не было, кроме меня, дом перешел ко мне по наследству. Я сначала было собралась его продать и уехать, но потом подумала: а почему бы не остаться? И осталась. Не думаю, что вообще смогла бы продать этот дом… слишком много воспоминаний.
— Я и вправду не знаю, что сказать, мне ее так жалко.
— Такое случается со всеми. — Она слегка пожала плечами и грустно улыбнулась, после чего мы ненадолго снова оказались в объятиях друг друга и помолчали.
— Ну а как ты вообще? — спросил я, когда мы снова стояли и разглядывали друг друга.
— По-моему, мы это уже проехали, Мэтт, — сказала она, сардонически сдвинув брови. — Я в порядке, правда. Все хорошо. — Она прошлась взглядом по бару, до самых дверей. — Сам понимаешь. У всех бывают хорошие и плохие периоды, но сегодня у меня хороший период. — Она улыбнулась. — Ладно, как там в Нью-Йорке, счастливчик?
— Я работаю с компьютерами.
— Что это значит? Ты их делаешь? Ты ими пользуешься? Или носишь на голове? От тебя никогда не добьешься подробностей.
— Это все неинтересно, — сказал я, пытаясь перевести разговор на другую тему. — Правда неинтересно.
— А все-таки?
— Я разрабатываю компьютерные программы для банковских систем. Жутко скучно.
— Но сущности это не меняет, — сказала она доброжелательно. — Если бы не такие, как ты, зарплата приходила бы на мой счет в банке гораздо позже. Очевидно, тогда бы я не тратила ее так быстро, как сейчас. Но все равно, ты скорее помогаешь мне жить, чем мешаешь.
— А ты чем занимаешься? — поторопился я задать следующий вопрос.
— Преподаю рисование.
— Преподаешь рисование? Достойно уважения. Учителя рисования мне всегда нравились больше всех остальных — с их мольбертами и искренним желанием помочь подросткам достучаться до их музы.
Она засмеялась.
— Где ты преподаешь? — спросил я.
— Угадай с трех раз.
— Не в нашей школе?
— В ней самой.
— Странно, наверное?
— Очень. В первый день я вошла в учительскую и подумала, что это какой-то прикол: прямо передо мной сидят — бабах! — мистер Коллинс, мистер Хэйнс, миссис Перкинс и мистер Торн.
— Не говори, дай я сам вспомню, — сказал я, смеясь. — Мистер Коллинс — география, мистер Хэйнс — физика, миссис Перкинс — математика и мистер Торн — английский?
— Почти правильно, — сказала она, тоже смеясь. — Только мистер Хэйнс преподает историю.
— Им всем, наверное, сейчас под миллион лет, потому что, когда мы учились, им уже было по полмиллиона.
— Знаю. И теперь я одна из них.
Мы прервали разговор, чтобы я мог отнести выпивку, которую Гершвин и его друзья уже, наверное, заждались. В этот момент я вспомнил, что Джинни кого-то ждет. Я не стал у нее спрашивать, мужчина это или нет, потому что получилось бы слишком в лоб. Но Джинни, похоже, проявляла ко мне интерес, так же как и я к ней, потому что, когда бармен начал выполнять мой заказ, она задала мне более личные вопросы.
— А есть у тебя кто-то, кто для тебя что-то значит в жизни? — начала она. — Ну, например, дети или домашние животные?
— Из тех, кто что-то значил — только бывшая девушка в Нью-Йорке. Детей — ноль, домашних животных… тоже ноль. — Я был рад наконец-то выложить ей все. — А что у тебя?
Она сделала глубокий вдох и начала:
— Ну, есть один человек, с которым я встречаюсь и который сегодня очень уж опаздывает. Детей нет, не считая, конечно, сотни или около того моих учеников. Домашние животные — да, двое котов — Ларри и Сандерс.
Разговор снова прервался, потому что бармен проверял вместе со мной, правильно ли он подал напитки. Я воспользовался этим временем, чтобы принять решение. Вопрос заключался в том, хочу ли я увидеть Джинни еще, и ответ был положительный.