Скорпионы в собственном соку
Шрифт:
Это место и выбрали для того, чтобы отравить его.
8
Среди заговорщиков, помимо моего дяди Пачи и пишущего эти строки, было еще трое мужчин, одна женщина и один кюре (иезуит).
Мой дядя Пачи и кюре возглавляли группу, им было, соответственно, тридцать и тридцать два года. Остальные были очень молоды, всего лишь на несколько лет старше меня.
Дядя Пачи, девушка и еще один были гипускоанцами; кюре и один из самых молодых происходили из Бильбао, шестой – из провинции Алава, из Арсеньеги.
Пачи Ираменди, принадлежавший в качестве истово верующего к той, новоиспеченной ЭТА, был запевалой в группе;
Я не задавал вопросов, и никто не обеспокоился тем, чтоб предоставить мне объяснения.
В то время я не мог представить себе, что этот недостаток информации о большинстве заговорщиков затруднит мне в будущем поиски их пристанища.
Пачи Ираменди бросил семинарию в Сатурраране в возрасте девятнадцати лет, пошел в армию и служил в регулярных войсках в Сиди Дрисе, в испанском протекторате Марокко, а потом отправился искать счастье по другую сторону лужи. Там он кочевал по многим странам: был искателем алмазов с бразильскими гаримпейрос, [90] служил наемным убийцей у богатого венесуэльского землевладельца, был наемником во время гражданской войны в Колумбии, торговал оружием в Панаме и работал киллером ЦРУ в Гватемале, где потерял левый глаз из-за удара бутылкой в ходе драки в таверне. И именно там, в Гватемале, он узнал о существовании яда, который должен был покончить с уже и так слишком затянувшейся жизнью диктатора.
90
искатели золота и алмазов.
Очевидно, что мой дядя Пачи не отличался особенной идеологической чистотой; он служил под любыми знаменами и ради кошелька любого хозяина. Полагаю, что в конце концов он оказался в ЭТА так же, как мог оказаться в иностранном легионе. Не перестаю удивляться, как он достиг столь выдающегося положения в верхушке террористической банды. Кстати, тот, 1962-й, год был годом независимости Алжира, страны, где Пачи Ираменди лишится жизни двадцать пять лет спустя, хотя, конечно, несколько иначе, чем это запечатлено в истории.
10
Как я уже говорил, в Тулузе у меня была невеста, Каталина Ирасоки, – я был очень сильно влюблен в нее, а она в меня.
Это была простая, нежная и очаровательная девушка, одна из тех женщин, что могут сделать счастливой жизнь любого нормального мужчины (а я в то время еще таковым был). После моего возвращения из армии мы собирались пожениться и жить в Тулузе или в Сан-Себастьяне.
Она не участвовала в моей революционной деятельности и не знала о ней. Я не сказал ей ни слова о готовящихся событиях.
11
План расправы с диктатором был прост, но очень трудоемок для меня.
Мой отец всегда выступал в роли первого дегустатора, за час до еды, а я пробовал блюда после, под внимательным взором Франко.
Я должен был незаметно подсыпать яд в его тарелку непосредственно перед тем, как попробовать кушанье. Конечно, я тоже отравлюсь, но в моем распоряжении будет десять минут, чтобы принять противоядие.
Яд этот изготовлялся из мельчайших грибов, которые индейцы сейба (одно из туземных племен Гватемалы, майя по происхождению) сушили на солнце и превращали в порошок. Они использовали его для охоты. Яд быстро парализовал нервную систему животного и убивал его. Попадая в кровь посредством пищи, яд начинал действовать чуть позднее. Но лучше всего было то обстоятельство, что гриб
Вскрытие ничего не дало, и никто не подумал об отравлении, ведь оба дегустатора остались живы.
Смерть Франко должна была войти в историю как случайная смерть, вызванная остановкой сердца, случившейся по непонятной причине.
Дядя Пачи привез с собой из Гватемалы несколько ядовитых грибов и противоядие, которое, как ни странно, находилось в другом грибе того же семейства.
Чтобы успокоить меня, дядя Пачи у меня на глазах принял яд, подождал восемь минут, а потом проглотил противоядие.
Через некоторое время, очень напуганный, я сделал ту же попытку. Я ничего не почувствовал. Мое тело не подверглось никаким изменениям ни после принятия яда, ни после противоядия.
12
Франко решил, что на следующий день, в четверг, 16 августа 1962 года, он хочет обедать на ферме Арансади.
Мы, заговорщики, собрались в Тулузе накануне ночью в квартире моего дяди Пачи – он был холостяком и жил один.
Невероятно было, чтобы что-нибудь пошло не так, меня было достаточно трудно вычислить, но на всякий случай мне дали инструкции по плану бегства во Францию и сеть надежных контактов.
Все было предельно ясно, встреча являлась скорее символическим актом: тост шести связанных клятвой людей с пожеланием удачи мне и всем – успеха в тираноубийстве.
Наутро правительственная машина, каждый день приезжавшая за моим отцом и за мной в Альсо, отвезла нас прямиком в Вильябону.
В четверть второго мой отец попробовал порции, приготовленные для каудильо: вкусное мармитако, [91] знаменитых кальмаров в собственном соку (позже их разогреют на водяной бане на тех же самых тарелках, на каких подадут), рис с молоком и вино, выдержанное вино «Маркес де Рискаль».
91
блюдо баскской кухни из картофеля и тунца с овощами и острым перцем.
Ровно в два, как штык, появился Франко со своей немногочисленной свитой, которая, не считая двух охранников, состояла из трех человек, с которыми он собирался разделить трапезу: его двоюродного брата Пакона, с ним он был неразлучен, Николаса Ласарте (алькальда Сан-Себастьяна) и какого-то гражданского губернатора, чьего имени я никогда не знал или не помню.
Когда представители власти сели за стол, я вошел в столовую, дрожа, как флан.
Я попробовал вино, а потом мармитако.
Помню, я подумал, что это несравненное кантабрийское блюдо – сочное и приготовлено именно так, как надо: его варили в течение минимального времени. Любопытно, какие причудливые мысли приходят в голову человеку в моменты максимального нервного напряжения.
После дегустации я застыл неподвижно посреди столовой, в ожидании, пока подадут кальмаров.
Франко выпил треть своего бокала вина и съел не больше пяти ложек вкуснейшего кушанья из даров моря, в то время как его двоюродный брат Пакон потребовал добавки: он всегда отличался хорошим аппетитом.
Сердце стало рваться прочь у меня из груди, когда настала очередь третьего блюда.
Перед Франко поставили дымящуюся глиняную кастрюльку с восемью кальмарами – каждый был не крупнее большого пальца, – политыми густым черным соусом; к блюду подали большой кусок поджаренного хлеба.