Скотство и чуть чуть о плохих грузинах
Шрифт:
– Это как это приват-анекдоты? – поджав в недоумении губы, спросил Максим.
– А так, чтобы только нам, а не всей этой шобле, – ответил гадкий, обводя зал рукой, – только нам с корешами, понял, чудо ты в перьях?
Максим на всякий случай оглядел зал, не смотрит ли на него Сева, и здесь ли на всякий случай Петя, если что… А потом взял из рук гадкого три сотни.
– Ну, рассказывать?
– Да ты присядь с нами, выпей нашего, – сказал гадкай, сделав знак своему приятелю, чтобы тот налил Максиму.
– Я не пью на работе.
– Да не стесняйся, выпей.
Максим поглядел в острые и как два северных полюса бесконечно холодные глаза гадкого, и понял, что лучше будет, если он подчинится.
Выпил пол-стакана виски, потом еще четверть стакана.
Рассказал пару-тройку самых новых анекдотов про блондинок.
Гадкий три раза громко смеялся. Его дружки тоже поощрительно ржали.
– Ну, а усы то ты зачем отрастил, чудо ты в перьях? – положив свою тяжеленную руку на плечо Максиму, спросил гадкий, – чтобы не узнали отрастил что ли?
– Да так, да были они у меня всегда, – в растерянности промямлил Максим.
– Сбрей, – не идут они тебе, – сбрей сейчас, – сказал гадкий. И таким голосом и так тихо сказал, что Максиму тут же захотелось куда-нибудь убежать и спрятаться.
– Давай, вот, я тебе и ножичек вот острый дам, у него тут и ножнички есть, и отверточка и штопор…
Гадкий достал из кармана красный перочинный ножик со швейцарским белым крестом "swiss army knife", – давай я сам тебе один ус отстригу!
И тут Максима осенило.
– Тыща баксов, – сказал он.
– Годится, – ответил гадкий.
Гадкий общипал чугунное деревцо, сказал брысь Лене и Оле у которых глазки заблестели при виде денег и протянул десять бумажек Максиму.
– Иди и на сцене отстриги себе усы, – сказал он, – это будет лучшим номером сегодняшней программы.
– Прямо на сцене? – для верности переспросил Тушников.
– Прямо на сцене, – кивнул гадкий.
Que fair?
Пошел и сделал.
На ходу придумал репризу, и жестом собрав к себе танцовщиц, чтобы как бы поддержали его в его порыве и попросив живых музыкантов, чтобы сбацали что-то вроде туша, сказал, обращаясь к публике, – - Сальто мортале с моей комплекцией делать сложно, но вот что-то этакое, типа как в Интернете теперь говорят, "в фотожабе веселого Гитлера замутить", это я могу…
И взял, да и отрезал себе сперва левый, а потом и правый ус…
Уже потом, дома, глядя на себя безусого в зеркало, Тушников думал, что… – во-первых, маловато взял за усы. Надо было подороже заряжать.
А во-вторых, если так дело пойдет, то можно только на это и жить. Две недели усы отпускаешь, потом их за пару косарей отрезаешь… А потом снова…
Такая вот жизнь артиста.
И пошел, разыскал на подставке диск с вальсами Штрауса.
Идея Брэма насчет Фабрики невест настолько понравилась Вездеславинскому, что у Лагутина от зависти едва удар не случился.
А Лагутин узнал про новый проект от Славы Погребалко – директора Глоб-Интермедиа, главного оператора на рынке телевизионной рекламы.
Вообще, Лагутин со Славой жили в Жуковке неподалеку друг от друга, но виделись там крайне редко, домами, как говорится – не дружили, а встретились они в Думе.
Слава Погребалко приехал в комитет насчет нового законопроекта, ограничивающего рекламу пива, а Лагутин притащился в другой комитет, по делам своего бизнеса.
Была у Лагутина задумка, подстраховаться на случай предстоящего в будущем году Совета директоров-учредителей. Срок, на который Лагутин был избран Генеральным директором телеканала – подходил к концу, а уверенности, что его переизберут еще на следующие пять лет, не было никакой. Даже наоборот, было сильное предчувствие, что не переизберут. Поэтому, пользуясь имевшейся покуда еще пробивной вхожестью в кабинеты, Лагутин прилагал теперь массу стараний втайне подготовить себе мягкое место на старость, что-то вроде частного развлекательного телеканала. Но дело это было архи-хлопотным, и требовалось уладить и сладить целую тьму разных вещей и нюансов. Причем, действовать и политиканствовать приходилось зачастую не прямыми путями, а через кого-то, бартером устраивая чужие интересы, затем, чтобы уже потом ублаженный Лагутиным клиент, в другом месте решил бы вопрос самого Лагутина, так сказать – алаверды.
Вот и теперь, Лагутин приехал в Думу по просьбе одного грузина в совершенно непрофильный вроде бы для Лагутина комитет по делам Сельского хозяйства. Но решив вопрос, передав кое-что от этого грузина людям в комитете по сельскому хозяйству, Лагутин потом рассчитывал на реальную помощь этого грузина в другом комитете, который ведал распределением радиочастот, необходимых для открытия Лагутину своего телеканала.
– Привет, давно тебя не видел, ты что? К Сидоровичу? Или к самому Грызлову? – столкнувшись с Погребалко в широком, устланном двумя рядами ковровых дорожек коридоре, спросил Лагутин.
– Ну, типа того, – устало улыбнувшись соседу по даче, ответил Погребалко, – слыхал, что эти в комитете по рекламе готовят? Если рекламу пива запретят, я разорюсь и по миру пойду, у меня вся вечерняя реклама – пиво.
– Пейте пиво пенное, будет морда здоровенная, – улыбнулся Лагутин.
– Ага, – иронично закивал Погребалко, – у меня, если рекламу пива запретят, будет морда не здоровенная, а похуденная, потому что я как минимум двадцать процентов доходов от рекламы в вечернее и ночное время потеряю, а то и похуже неприятностей огребу.
– Ну, переключишься на другие сегменты рынка, другими проектами компенсируешь, впервой что ли? – похлопав соседа по плечу, сказал Лагутин, – вона, тоже когда рекламу водки запретили, все вы рекламщики рыдали, мол разорили нас, мол по миру пустили…
– Ну да, – кивнул Погребалко, – может и переключимся на другие сегменты рекламодателей, если нас прежде пивные магнаты в землю не уроют за то, что мы плохо законы лоббировали.
– Не уроют, – успокоил соседа Лагутин, – водочные не урыли, и эти не уроют.