Скованные одной целью
Шрифт:
Но тут встал Егорыч. И рявкнул так, что всё остановилось и смолкло:
– Тпру, оглоеды!!! А не грянуть ли нам нашу, родимую?
И тут всех поразила Стрелка. Поднялась из-за стола, сбросила с себя платок, который был накинут на ней, забежала вперед Егорыча и, подперши руки в боки, сказала задорно:
– А что?! И грянем!
И начала высоким чистым голосом:
Ой, при лужку, при лужке,
При широком поле,
При знакомом табуне
Конь гулял по воле!
И все застолье подхватило до боли знакомые слова. Всеми своими и басами, и сопранами, и тенорами, и фальцетами. А вместе вышло стройно и мощно:
При знакомом табуне
Конь гулял по воле!!!
И затихли, вновь уступив место
Ты гуляй, гуляй, мой конь,
Пока не споймаю,
Как споймаю – зауздаю
Шелковой уздою!
Где, как, когда всосала в себя из того русского воздуха, которым она дышала – эта хакерша, воспитанная американским Интернетом, этот дух, откуда взяла она эти приемы, которые компьютерная феня давно бы должна была вытеснить? Но дух и приемы эти были те самые, неподражаемые, не изучаемые, русские, которых и ждал от неё Егорыч. Как только она запела торжественно, гордо и хитро-весело, первый страх, который охватил было Танцора и всех присутствующих, страх, что она не то сделает, прошел и они уже любовались ею.
И опять грянули, так, что на люстре зазвенели хрустальные висюльки:
Как споймаю – зауздаюШелковою уздою!!!И понеслась песня, словно конь в чистом поле: гордо, красиво и свободно.
Вот споймал казак коня,Зауздал уздою,Вдарил шпорой под бока,Конь летит стрелою!Вдарил шпорой под бока,Конь летит стрелою!!!Ты лети, лети, мой конь,Да не спотыкнися,Возле милого двора,Конь, остановися!Возле милого двора,Конь, остановися!!!Конь остановился,Вдарил копытами,Чтобы вышла красна девкаС черными бровями!Чтобы вышла красна девкаС черными бровями!!!Но она не вышла,Вышла её мати:– Здравствуй, здравствуй, милый зять,Пожалуйте в хату!Здравствуй, здравствуй, милый зять,Пожалуйте в хату!!!И тут проворный Дед, который в то время, как единый двухсотголосый хор сливался в едином порыве, что-то строчил ручкой, протянул Дженни листочек. Где транслитом был записан следующий куплет. Дженни тоже встала из-за стола, тоже сбросила с себя платок, который был накинут на ней, и вступила торжественно, гордо и хитро-весело:
А уа v hatu ne poidu,Poidu vo svetlicu,Razbuzhu ya krepkim snomSpyaschyu devicu!Застолье подхватило и на транслите:
Razbuzhu ya krepkim snomSpyaschyu devicu!И дальше уж все понеслось вскачь, галопом, на пределе человеческих и лошадиных сил.
А девица не спала –Друга поджидала,Правой ручкой обняла,Крепко целовала!Правой ручкой обняла,Крепко целовала!!!А наутро все село,Все село узнало,Что казачка казакаКрепко целовала!Что казачка казакаКрепко целовала!!!Ой, при лужку, при лужке,При широком поле,При знакомом табунеКонь гулял по воле!При знакомом табунеКонь гулял по воле!!!И все смолкло. В наступившей тишине было слышно, как Егорыч, глотая слезы, шумно сморкается в огром-ный, как судейский флаг, клетчатый платок.
– Nichego, Еgorусh, nе grusti! Му v Оklаhоmе s toboj vmeste pet budem,, – начала успокаивать конюха богатая американская вдова. – Ту mепуа tol'ko nauchi!
– Ага, – ревниво сказал Дед, – такой, ексель-моксель, научит!
АППЛЕТ 12.
СКОЛЬКО ЧЕЛОВЕКУ ДЕНЕГ НАДО?
Утром неизбежно наступило утро. Пасмурное, с накрапывающим дождиком.
Утром Дженни и Егорыча с женой проводили в Шереметьево. А сами расползлись отсыпаться.
Дед снова был свободным человеком. Со всеми вытекающими из этого обстоятельства следствиями. Довольно неприятными для Билла Гейтса и вполне приемлемыми для Танцора.
Потому что без Деда разрушить бандитское гнездо было невозможно.
У Камышникова была прекрасная семья. Умная и красивая жена, не только не утратившая с годами привлекательности, но даже и приумножившая её. Умные и красивые дети. Двое. Двенадцатилетний сын и девятилетняя дочь. Прекрасный ньюфаундленд. Также очень умный и очень красивый.
И, конечно же, было у Камышникова дело. Настоящее мужское дело, без которого его семья не была бы прекрасной. Жена, несомненно, вскоре стала бы сварливой и опустившейся. Дети были бы затурканными и постоянно канючащими. А ньюфаундленда, так, пожалуй, и не было бы вовсе. Ни умного и красивого, ни глупого и омерзительного. Потому что неудачникам ньюфаундленды не положены по социальному статусу.
Короче, Камышников был счастлив. Не всегда, конечно, не каждую минуту своего бытия. А лишь тогда, когда задавал себе вопрос: «Счастлив ли я?» И тут же понимал, что вопрос чисто риторический. Да, действительно счастлив! Еще как счастлив!
А иначе и быть не могло. Потому что если вложить в построение счастья столько сил, нервов и ума, сколько вложил он, Камышников, бывший технолог красильного цеха Купавинской текстильной фабрики, то результат может быть только один. И только такой, какого достиг Камышников к сорока годам жизни.
Поскольку все было задумано гениально, то теперь созданная Камышниковым, как он её называл, машина крутилась сама собой. Не требуя ни смазки, ни горючего, ни профилактического ремонта. Получился этакий перпетуум мобиле, где роль винтиков и колесиков играли люди, много людей. Рожденных разными, а теперь, повинуясь гению Камышникова, ставших абсолютно одинаковыми.
Всего-то и требовалось два десятка бандитов, два хирурга, программист, и с десяток всякой мелкой шушеры. Да еще, конечно же, менеджер, который всем этим заправлял.
Камышников часто сравнивал себя со Сталиным. Да, именно со Сталиным, с кем же еще, как не с ним, который тоже создал нечто похожее. Однако его лагеря все же проигрывали камышниковской машине. У Камышникова люди работали не за миску баланды, а за возможность жить. И при этом не требовалось ни бараков, ни охраны, ни железнодорожных эшелонов, которые должны были перевозить заключенных с запада на восток.