Скрипка Льва

Я помню всё в деталях: и теплую ночь, и ряды сидений, занятых публикой, и себя в первом ряду. Музыке было тесно в затемненной комнате, и она выливалась через открытые окна на улицы небольшого валлийского городка. Теперь уже не имеет значения, какая из мелодий клезмера, народной музыки восточноевропейских евреев, не позволяла нам спокойно сидеть в своих креслах, а некоторых даже поднимала на ноги и заставляла танцевать в узких проходах. Важным оказался момент, когда скрипач

вплотную приблизился к нам, а все остальные инструменты: аккордеон, фортепиано, барабаны и контрабас, замолкли. И тогда я вдруг услышала, как скрипка заговорила голосом, способным проникнуть под кожу и заставить всё тело расслабиться, голосом, пугающе близким, который заставил всех нас преодолеть боязнь поддаться эмоциям, большим и неуправляемым, пережить печаль и радость, каких мы никогда не испытывали. И после того, как аплодисменты утихли и загорелся свет, моя старая подруга Рода повернулась ко мне и с шутливой строгостью сказала: «Как он посмел так с нами разговаривать? Мы же замужние женщины!»

Когда мы уже выходили из здания, я увидела скрипача, стоявшего снаружи, и сразу направилась к нему, чтобы повеселить его шуткой Роды, объяснив, что она очень старый друг в прямом смысле слова - ей тогда было уже за восемьдесят. Я ожидала, что он рассмеется и пойдет по своим делам, но вместо этого он отвел меня в сторону и пробормотал что-то о «темной истории скрипки», как будто это могло объяснить или оправдать притягательную глубину и тревожащую силу музыки, которую он играл. «Мне рассказывали, что она была сделана в Италии в начале восемнадцатого века, - сказал он, - но сюда приехала из России. Все называют ее скрипкой Льва, по имени музыканта, которому она принадлежала до меня». Итальянская скрипка по имени Лев? Что могло быть более неправдоподобным?

Затем он повернулся и сказал: «Взгляните, если хотите», указав на футляр, прислоненный к стене рядом со мной. Когда я открыла футляр и заглянула внутрь, у меня сразу возникло впечатление, что инструмент имеет вид настолько потертый и обтекаемый, что выглядит скорее как предмет, который вы могли бы найти на линии морского прилива, возможно, кусок дерева, обкатанную водой гальку или гладкие останки какого-то морского существа. В прошлом, глядя на скрипки, я всегда воспринимала их как комбинацию изгибов и углов, с четкими краями, подчеркнутыми темной линией инкрустированной древесины. Но жизнь обточила края и затупила углы у скрипки Льва, так что местами швы были совершенно заглажены до уровня ее поверхностей, как будто музыка, веками льющаяся по этим поверхностям, размывала их, как хрупкую береговую линию.

Инструмент в футляре выглядел неодушевленным, просто небольшим предметом из дерева, но всё изменилось, когда я наклонилась и взяла его. За всю свою жизнь я, вероятно, держала в руках больше птиц, чем струнных инструментов, и это ощущение напомнило мне, как я поднимала курицу с ее насеста - маленькое тело всегда оказывалось намного легче, чем я ожидала, и в нем билась жизнь. Куры пахнут курицей, а от скрипки Льва исходил вполне ощутимый человеческий запах – она пахла потом многих поколений музыкантов. До этого я думала о скрипках как об изысканных инструментах, искрящихся лаком, который притягивает свет, играя им. Я представляла, что они всегда готовы во всем своем блеске предстать перед публикой. Но эта скрипка была мягко приглушенного матово-коричневого цвета, и на теле её отражалась длинная история неудач: рабочая поверхность с темными шрамами и глубокими царапинами, столь же выразительными, как морщины на лице старика.

Посмотрев на скрипку, я поняла, что держу её, как новорожденного ребенка, одной рукой нежно поддерживая головку, а другой - тельце. Но это был отнюдь не ребенок. Жизнь этого инструмента насчитывала столетия, он был изношен до предела годами упорного труда, он путешествовал по миру вместе с поколениями музыкантов, разделяя их нелегкую жизнь. После многих лет тяжелой службы его тело хранило ДНК всех, кто когда-либо играл на нем, поэтому почудилось, что я держу в руках нечто большее, чем просто музыкальный инструмент. Он, должно быть, впитал волнение всех музыкантов вместе с жиром с кончиков их пальцев, он откликался на различные манеры исполнителей, на напряжение их мускулов и громкость голосов. На протяжении веков он совсем не старался изменить свою собственную структуру, чтобы приспособиться к особенностям каждого нового исполнителя, к эмоциям и идеалам каждой новой эпохи, поэтому стал физической копией всех этих людей, дорог, которые они прошли, и музыки, которую они играли.

Не могу сказать, сколько времени я простояла там, прежде чем снова появился скрипач, теперь с пинтой пива в одной руке и свертком в другой. «На самом деле она была сделана в Кремоне, - сказал скрипач, - но, когда я попросил оценить её, мне сказали, что она никакой ценности не представляет». Эти слова не укладывались в моем сознании. В те дни я так мало знала о скрипках и о том, как их оценивают, что мне проще было бы оценить собаку или пирог. Тем не менее, даже я знала, что маленький итальянский город Кремона – это место, где работал Антонио Страдивари, и, как и все, знала, что скрипки Страдивари являются одними из самых ценных музыкальных инструментов в мире. Сказать, что ваша скрипка родом из Кремоны, значит дать ей высшую оценку, доступную струнному инструменту, и меня привела в смятение мысль, что скрипка Льва с ее благородным происхождением, долгой историей и прекрасным голосом может считаться ничего не стоящей. На самом деле, услышать «Кремона» и «никакая» в одном предложении было почти так же тревожно, как и услышать энергичный и страстный голос, который звучал из покрытого шрамами старого тела скрипки.

Если бы музыкант сказал мне, что его скрипка была сделана в любом другом городе мира, я бы, наверное, в течение может даже целого года вспоминала ощущение, с которым держала её в руках, ещё какое-то время слышала в себе звук её прекрасного голоса, но со временем просто забыла бы все, что с ней связано. Но вот в чем дело: я любила Италию с детства, я проработала там, так или иначе, большую часть своей взрослой жизни, просто путешествуя или же собирая материал для книг и журнальных статей. И так сложилось, что, несмотря на годы путешествий в разные уголки Италии, годы, потраченные на изучение её истории, я ни разу не была в Кремоне. Я ничего не знала о скрипках, которые сделали этот город знаменитым, и ничего не знала о музыке, которую оживляли эти скрипки. И стоя той ночью на темной улице, я впервые задумалась обо всем этом.

Толпа начала редеть, люди прощались и уходили, но скрипач, казалось, никуда не спешил. Я составляла ему компанию еще какое-то время, пока он не докурил свою сигарету. В моей голове проносились мысли обо всех историях, зашифрованных в скромном существе, которое я все еще держала в руках, о рассказах, которые обещали перенести меня в совершенно новые места в стране, которую я так давно знала - новые места в казалось бы знакомом ландшафте итальянской истории, новые пространства, которые нужно открывать и исследовать. В конце концов, я вернула скрипку, и мы пожелали друг другу спокойной ночи. Но когда я уходила в темноту, у меня было ощущение, что я оставила что-то хрупкое и очень ценное, и мне пришлось бороться с побуждением бежать назад и искать это неведомое что-то. Но если бы я вернулась, что бы я нашла там? Только пустой тротуар, на котором мы только что разговаривали, или, возможно, музыканта, все еще стоявшего рядом со скрипкой, которая, безусловно, была для него хрупкой и дорогой, но не имела ничего общего со мной.

Если я скажу вам, что в то лето снова и снова возвращалась в мыслях к старой скрипке, вы можете подумать, что мне просто нечего было делать, но на самом деле это было особенно загруженное время. Если вы заподозрите, что меня привлекала не сама скрипка, а воспоминание о её владельце-музыканте с его одухотворенным лицом и музыкой, полной страсти, то это тоже не так. Наша встреча совпала с печальным, странным моментом в моей жизни: только что умерла моя мать и мы освобождали дом от ее имущества, будто вырывали с корнями предметы, которые составляли его мир на протяжении всего моего детства, и отправляли их на произвол судьбы в поисках нового дома. У многих из них были свои истории, истории, которые, как я думала, знаю, потому что слышала их снова и снова на протяжении многих лет. Теперь, когда моих родителей не стало, я поняла, что никогда не слушала их внимательно, так что некоторые из этих воспоминаний были уже потеряны навсегда. И печаль от утраты делала еще более интригующими и притягательными новые истории, которые я воображала, возвращаясь в мыслях к скрипке Льва.

В последующие дни и недели я ловила себя на том, что представляю себе широкие площади и узкие улочки Кремоны, укрытые, как покрывалом, зимним туманом. Я начала оживлять этот город чтением книг о кремонских скрипичных мастерах, и вскоре была очарована тем, как они превратили скрипку из беспомощного новорожденного ребенка в мощный и технически совершенный инструмент, качества которого так и остались непревзойденными за четыреста лет. А потом мне повезло, потому что я получила предложение поработать несколько дней в Милане, всего в нескольких минутах езды на поезде от Кремоны. Я ухватилась за эту возможность, уже планируя использовать часть времени на поездку в родной город скрипки Льва.