Скрипка некроманта
Шрифт:
— Какие мерзавцы!
— Но это не простые грабители. Кто-то из них, надев эту приметную шубу и сдвинув чуть ли не на нос шапку, пытался проникнуть в замок через Северные ворота; хорошо, караульные были бдительны и не пустили. Тогда он убрался к Южным воротам — и есть подозрение, что все же проник на прием. Федор Осипович, эти грабители или сами тут проживают, или имеют сообщников: они не околачивались на улице, поджидая доктора, а откуда-то следили за крыльцом его кузины, сидели в тепле и следили…
— Да, именно так оно и было! Я знаю эту кузину, очень почтенная старая фрау, моя квартирная хозяйка сказывала, будто ее родственник служит в замке, состоит при их сиятельствах. А насчет грабителей — что могу сказать?
— Мне бы не хотелось, чтобы это был Брискорн, — сказал Маликульмульк и принюхался — кофей уже начинал распространять по крошечной комнатке свой аромат.
— Да и мне совершенно бы не хотелось, чтобы виновником оказался офицер. Но вы, Иван Андреич, не все мне рассказали…
— Не все.
— У вас есть улики против Брискорна, но вы как человек благородный сообщать их не желаете. Что же, воля ваша, — скорбно произнес Федор Осипович. — Тогда вам остается бродить окрест моего дома и знакомиться со сторожами, авось кто из них проболтается и вы нападете на след разбойников, похитивших шубу. Но эта шуба давно уж нашла нового хозяина.
— Она приметная.
— И что же? Из нее сделают две — поменяют сукно, что идет на покрышку, а к прежнему сукну приделают иной мех. И — все, и нет более шубы! Воры на такие кундштюки мастера. Не тратьте время, милый мой Иван Андреич, лучше приглядитесь к Брискорну. Ага! Кофей вот-вот поспеет!
Они отвлеклись и вернулись к разговору, уже когда чашки были наполовину пусты.
— Я отлично вас понимаю, — сказал Федор Осипович. — Вы идете верным путем, и поиск пропавшей скрипки — та задача, решение которой для вас необходимо. Вы найдете вора, вернете скрипку бедным музыкантам и поймете одну важную вещь. Вы поймете, что начали понемногу исправлять свои ошибки, и это принесет вам такую отраду, что вы поразитесь… Я познал это чувство, когда стал исправлять глупости, понаделанные мной на том свете, и увидел первые итоги.
Опять, подумал Маликульмульк, опять эти загадочные бредни. Вот, казалось бы, прекрасные вещи человек говорит — и вдруг свернул в сторону, сел на своего конька и понесся, и понесся…
— Скажите мне прямо, Иван Андреич, сильно ли вы горюете оттого, что перестали писать и видеть свои творения в журналах? — спросил выходец с того света. — Я имею право задавать такие вопросы, ибо я сам понаписал немало, перевел — того более, а уж издал — прорву, истинную прорву! И я понял, что журналы и книги не должны появляться в доме человека, решившего посвятить себя борьбе с пороками. Поглядите — много ли у меня книг? Молитвослов разве да Четвероевангелие, потому что православному человеку без этого нельзя. Ваш ангел-хранитель, видя, сколько сил вы вкладываете в писанину, милосердно отнял у вас этот сомнительный дар, а оставил жажду справедливости и желание искоренять пороки. Вы умерли для мира, в котором занимаются суесловием, — я также умер! Мы — покойники! Как покойник теряет то, что его привязывало к жизни, так и мы. Но взамен мы получим истинную власть — вы скоро убедитесь в этом… Право, жалеть не о чем! Вы, вослед за мной, воскресли в ином мире, где незачем заниматься словоблудием. Поймите же это, наконец! Как только поймете — кончатся ваши посмертные мытарства! Что вы оплакиваете? Вольнодумство свое? И многие ли пороки истребили вы при помощи вольнодумства? Комплименты, получаемые от себе подобных? Смешно, право! Аплодисменты театральной публики, которых вы не дождались? Да Иван Андреич, вспомните — не более ли аплодисментов, чем лучший монолог в сумароковской трагедии, вызовет нога танцовщицы, заголившаяся вдруг до самого срама?!
Маликульмульк скрылся, его не было более в жарко натопленной комнатке. Взволнованная речь Федора Осиповича его не догнала, а Косолапому Жанно все было безразлично: хвалят, ругают, не обращают внимания, кидают из баловства конфектными бумажками, опрокинулся на штаны соусник, заляпаны жиром рукава… прав Федор Осипович, неправ Федор Осипович… есть горячий кофей, именно такой, каков приятен языку и глотке, есть бисквитный рулет с маком, их надо попеременно добавлять в рот, совмещая с уже разжеванной массой, и находить в этом занятии покой, сосредоточиться на нем, вытеснить мысли из головы заботой о равномерном движении челюстей. Именно так.
— Поверьте мне, это был Брискорн, — сказал собрат-покойник. — Он принят в лучших здешних домах, именно его попросили бы о такой услуге. Может быть, еще можно все исправить без шума и вернуть скрипку музыкантам. Может быть, скрипка еще в Риге. У Брискорна в замке были сообщники или сообщницы. Вы наверняка знаете обо всем этом больше, чем говорите. Борьба с пороками — это не обязательно их громогласное обличение. Вот вы во всю глотку обличали — и что же? Не с того конца начали…
Косолапый Жанно не двигался, его крупная рука лежала на столе, пальцы касались чашки, веки опустились, оставив узенькую щелочку — такую, чтобы Федор Осипович вывалился из поля зрения. Он не желал ничего. А выходец с того света — того, где вслух обличают пороки, — толковал об иных способах, более надежных, и просил, умолял об именах Брискорновых сообщников. Очевидно, он был прав.
Он был загадочный чудак, но именно загадка его существования придала его словам вес. Столичный житель, вдруг объявившийся в Риге, бродящий вокруг замка, занятый неведомо чем, но много знающий о делах магистрата и продажности полиции, — кем бы он мог быть? И если он твердил, что борьба с пороками отныне — его ремесло, то что имел в виду?
Маликульмульк вдруг поверил, что с помощью этого человека удастся отыскать скрипку, провести переговоры с ее новым хозяином и обойтись без лишнего шума. В конце концов, если она будет доставлена Никколо Манчини и его батюшке, то итальянцы сразу же уберутся из Риги и дело окажется закрыто навсегда.
— Мне самому очень многое неясно, — сказал он. — Не исключено, что скрипка еще в замке, в башне Святого Духа. Или же ее вынесли и доставили в «Петербург». Три барона хотели бы приобрести работу Гварнери дель Джезу — отсюда я в своих размышлениях и двигался…
Федор Осипович был прав — нельзя двигаться дальше, не побеседовав с итальянцами. И даже как-то глупо все получилось — Маликульмульк искал скрипку умозрительно, не поговорив как следует с обокраденными и с их товарищами. А нужно было, пока певцы, певицы и квартет не уехали, узнать хотя бы, не заводил ли с ними разговоров Брискорн, не бродила ли поблизости от их комнат высокая полная дама из свиты ее сиятельства. Кстати, узнать бы заодно, не терял ли кто из них канифоли…
Маликульмульк свернул на Известковую и скорым шагом приближался к «Лондону». Ему отчего-то было весело, проснулся азарт, ожило предвкушение Большой Игры. Игра, положим, предстояла лишь вечером, а настроение возникло уже теперь. Да еще какая Игра! Нужно было договориться с фон Димшицем, чтобы шулер похитрее расспросил фрау Граве — пусть бы рассказала все, что знает про ссору барона с Брискорном. И еще этот внук… Внук может что-то знать о скрипке — скажем, дед ему обещал отменный инструмент… но кто поговорит с внуком так, чтобы не внушить подозрений деду? Не исключено, что внук, с виду — простодушный юноша, скажет нечто важное об участии Брискорна в этом деле…