Скрытый остров. Книга 1. Уходили мы из Крыма…
Шрифт:
Луна ушла. На картину бойни легли первые лучи солнца. Поле серело шинелями мёртвых. Местами блестели чёрным комиссарские куртки.
Орудия добровольцев покатились в тыл – снаряды кончились. Через час какая-то сволочь передала приказ батальону юнкеров: отступать к лесу, на ранее подготовленные позиции. Все уже там.
Юнкера спокойно, как на учениях, отходили перебежками. Особо настырных в преследовании большевиков успокаивали меткой стрельбой. Миновали деревню, добрались до опушки леса.
Противник не заставил скучать
В роте Бориса двое убитых, шестеро раненых – легко отделались. Их сменили на позиции. Отдых. Борис пошёл искать Настю.
В госпитале не нашёл. Никто из персонала не смог точно припомнить: видели ли её вообще в суматохе этого утра…
Но ведь не могло быть и речи, чтобы Настя осталась с ранеными в той проклятой избе!
Опросив решительно всех, кто что-то мог видеть или знать, Борис обессилено опустился на землю. Надвигалось, заслоняло весь горизонт нечто чёрное, непроницаемое, гибельное. Неумолимо. Не остановить, не задержать на мгновение…
Вечером пришло подкрепление. «Последний резерв», – услышал Борис. Впрочем, какая теперь разница…
Перед рассветом молчаливой штыковой атакой выбили красноармейцев из деревни.
В разгар боя при первой возможности Борис вбежал в избу, где крайний раз видел Настю.
Никого.
Подвал, чердак – ни души.
Обошёл двор и в яме за сараем увидел трупы офицеров из избы… Тяжелораненые – они не могли ходить сами. Похоже, при эвакуации кто-то из тыловых замешкался или струсил, не забрал их… Анастасия не нашла в себе сил бросить беспомощных людей, сбежать, спастись…
В слепой ярости ринулся в бой. Напролом, рыча, убивать… Уже под его саблей валился красноармеец с поднятыми руками, когда кто-то сзади ударом сбил с ног…
Борис вскочил, не чувствуя боли. Ему орали в лицо:
– Хорош дурить! Они без оружия! Допросить надо!.. Он обмяк. Мелькнула надежда. Допросить!
Пленные об Анастасии ничего не знали.
Вечером к Борису подошла знакомая медсестра и спросила, куда пристроить Настины вещи.
Борис посмотрел на неё ошалелыми глазами: какой смысл имеют вещи без человека? Ничего не ответил, отвернулся.
Крутилась страшная мысль: если вдруг Настя умерла, то без мучений. Старший врач раздал медсёстрам порции яда, чтобы не попасть в руки большевиков. Зашитую в мешочек ампулу она носила на верёвочке, рядом с крестиком…
Следующие дни Борис не находил себе места. Рвался допрашивать каждого пленного. Требовал контрразведчиков самыми зверскими пытками вырвать у большевиков признание, кто и где видел Анастасию. Просился во все разведдозоры, в одиночку ходил за языками…
Горько жалел о том, что остановил бронепоезд, который нёс смерть проклятым врагам. Если бы от крушения на станции красноармейцев стало бы меньше, то, может, удержали бы деревню, где пропала Анастасия.
В редкие часы, когда возвращалась рассудительность, понимал, что поступил правильно: неуправляемый бронепоезд мог расплющить вагон, где находились пленные добровольцы. Мог убить детей, родных кому-то людей. Если уж выигравших в гражданских войнах не бывает, то пусть хотя бы жертв будет меньше. Это сейчас обе стороны, хмельные от крови, разрушают страну. Придёт время кому-то её восстанавливать, возрождать…
Он был беспомощен.
Достигнув глубин отчаяния, Борис счёл естественным найти смерть в бою.
Не получалось. Выходил невредимым после самых лихих приключений, словно Бог, решив наказать до конца, неизменно сохранял жизнь.
Перестал сопротивляться воле господней. Впал в глухое равнодушие ко всему. Окаменел душой, остался механизмом.
Смерть на фронте всегда поблизости – чувства солдата к ней постепенно остывают. После потери Анастасии мельтешение перед глазами старухи с косой перестало вызывать у Бориса не только какие-либо чувства, но и эмоции.
Только смерть может обидеться на равнодушие и перестать давать отсрочки…
Батальон остановился на ночёвку в полуразрушенной деревне. Борис не озаботился поменять солому на полу сарая. Лёг там, где накануне ночевал больной тифом. Укусила «красная» вошь и оказалась опаснее всего, что Борис встречал на войне. Спасло везение: симптомы тифа заметили вовремя.
Вытаскивали с того света в полевом госпитале. Доктора старались особенно: они работали с Анастасией и хорошо знали Бориса. Неусыпно следили за его состоянием сёстры.
Болел он тяжело, лежал в полузабытьи, с сильным жаром.
Болезнь отступала постепенно, оставляя его в непреодолимой слабости.
Пришло утро, когда Борис почувствовал себя в ясном сознании. Вспомнил, где он. Открыл глаза. Его койка была возле окна… Он прислушался к шуму на улице. Нашлись силы чуть приподняться на локтях, посмотреть. Так и есть: по стеклу и миру за ним неистово хлестал дождь.
– Погода пакостная… хорошо, – ухмыльнулся он. – Не так обидно, когда к койке прикован… Хотя, конечно, всё равно обидно. Дождь, наверное, тёплый, и это здорово…
На соседней койке лежал молодой прапорщик, который оказался придурковат и болтлив. Безостановочно досаждал глупостями.
Чтобы вернуться в тишину, Борису захотелось даже обидеть соседа. Не до глубины души, конечно, а чтобы только тот набычился, засопел, замолчал наконец! Хотя бы до утра.
– …Послали нам тогда красные свою депутацию, – продолжал трепаться прапорщик. – Мол, давайте перейдём на мирное положение. Мы выслушали эти речи и перебили их… Все, кто в деревне был, сдались. Человек сто. Просились к нам, но веры им не было. Полковник приказал расстрелять…