Скверные истории Пети Камнева
Шрифт:
О Нине Алферовой и ее детях Петя больше ничего никогда не слышал. И вот теперь Маша Дубельт говорит, что преподает английский этим самым брошенным алферовским детям в количестве трех штук. И Машу весьма удивило Петино изумление. Потому что оказалось, что жизнь Нины без
Алферова сделала неожиданный головокружительный вираж.
К Нине как-то заглянул едва знакомый ей господин, случайный
Алферовский знакомый, с целью посмотреть оставшиеся Нине в наследство иконы. Товар, конечно, был дрянь, но сама Нина гостю очень приглянулась. Он оказался бездетный вдовец, мучившийся одиночеством. И забрал Нину с ее тремя детьми в свой загородный дом, женился на ней и детей усыновил. Эта святочная история украшена была и тем, что господин оказался очень состоятельным, реставратором
Закончу эту историю, потому что всегда приятно рассказать хоть что-то, что счастливо кончилось. Когда роман Пети с Машей Дубельт иссяк – а она исправно приезжала к Пете на протяжении без малого года, – Петя часто встречал ее в американском посольстве, где гостям, готовя из них агентов влияния, показывали фильмы и угощали виски. В конце концов она действительно подцепила какого-то американца на скромной консульской должности, вышла за него замуж, отъехала за океан, и следы ее потерялись. Скорее всего навеки. А ее бывший муж-клоун похоронил мать и женился на еврейской даме-переводчице лет на пять-шесть старше себя. В этом месте Петя как будто с досадой махнул рукой: мол, да что я тебе все это рассказываю? Но после того, как я заверил, что история эта очень любопытна, добавил, вздохнув: Митя-клоун недавно тоже умер. От рака.
Плащ рыбака на бульваре весьма приметен
С рыбацким брезентовым плащом, приобретенным, если вы помните, Петей во время нашего с ним путешествия в Тверскую губернию, по пути в деревеньку Колобово, на рынке в районном центре Селижарово, косвенно связана еще одна Петина история. Я уж говорил о наклонности Пети к своеобразному показному дендизму, притом что в быту он был скромен, а в частных отношениях сдержан подчас до холодности, шедшей, возможно, от некоторой странной, казалось бы, но имевшейся в нем если не застенчивости, то деликатности. Так вот, шляясь в этом дурацком, на мой взгляд, плаще по Тверскому бульвару, как бы дразня пушкинское изваяние напротив, по другую сторону площади, Петя и повстречал Эвелину Шарабанову, Элю, как позже он стал ее называть, прогуливавшую там своих детей. Но не все случилось сразу, к этому знакомству привел ряд случайных обстоятельств и череда совпадений, так что здесь опять приходится начинать издалека.
В годы ранней молодости и общежитских романов, когда он еще не оторвался от семейства, будучи сначала студентом, потом тунеядцем,
Петя любил посещать места скопления злачных заведений на Новом
Арбате, тогда – проспекте имени дедушки Калинина. Там в кафе
Метелица, Бирюса, Ангара и Ивушка его знали и любили многочисленные легкомысленные бездельные девицы, с которыми он не столько спал, сколько выпивал, болтал, то есть занимался прекрасным московским ничегонеделаньем, предавался как бы чудному сну, неспешному имперскому кайфу, не признававшему ни прошлого, ни будущего, но одну только сиюминутную вечность. Чтобы попасть туда, в эти места достижения нирваны, Петя, коли не спешил и не брал такси, пользовался троллейбусом номер тридцать четыре, который шел по
Бережковской набережной в сторону Киевского вокзала. И вот однажды, когда Петя, сидя на заднем сидении, под вечер следовал этим троллейбусным маршрутом, к нему подошла маленькая скромно одетая женщина вполне интеллигентского обличья и протянула бумажку с номером телефона. Петя сунул бумажку в карман и тут же об этом забыл, хотя, он признался, когда рассказывал мне эту историю, все-таки не каждый день в троллейбусе к нему подходили приличные женщины и предлагали свой телефон. Так, пялились. И надо ж было такому случиться, что буквально через несколько дней, когда Петя поздним вечером стоял в длинной очереди в Елисеевском гастрономе, который в те годы единственный, не считая магазина на Смоленской площади, торговал алкоголем до одиннадцати вечера, – стоял за
горючим, как тогда выражались, – та же еврейская женщина, смахивающая не учительницу русской литературы вечерней школы, тронула его за рукав. И спросила, отчего он ей не звонит. Суеверный
Петя счел, что это случайная, – не преследует же она его, на городскую сумасшедшую она не была похожа, – повторная встреча, на самом деле никак не случайность, но знак. А к знакам следует относиться осторожно, учась их читать, и ни в коем случае нельзя ими манкировать. И Петя поинтересовался у дамы, не могут ли они вдвоем не откладывая испробовать приобретенного напитка у нее по месту проживания. Спокойно, согласилась она, хотя, судя по скромному виду мелкой служащей, ее трудно было заподозрить в бесшабашности.
Безбашеннности, сказали бы нынче.
Внешность обманчива, и с дамой все оказалось совсем не так просто, как подсказывали ее бесхитростная внешность и простодушные манеры.
Это была вовсе не обычная немолодая одиночка, отчаявшаяся искать половые впечатления и сама создающая по мере сил возможности знакомств. А уж попасть в ее обитель можно было только мечтать: она жила не только в переносном смысле, но и буквально – в башне, что и объясняло, возможно, ее инициативность, – у нее был хороший тыл, вид и интерьер. По порядку: по материнской линии она оказалась внучкой знаменитого еврейского комиссара-богоборца, по отцовской – внучкой почти столь же знаменитого архитектора сталинских лет, который и выстроил этот дом недалеко от гастронома. И в специально надстроенной над домом мансарде сделал себе мастерскую и квартиру в виде башенки, где по наследству и обитала Марианна Емельянская, так звали новую Петину знакомую. Мэри для простоты, это имя она еще со времен отрочества носила и во дворе, и в школе на Пушкинской улице, где плотно учились отпрыски народных артистов. Ведь ее юные годы пришлись на время повального увлечения Америкой, джазом, брюками-дудочками и широкими галстуками с пальмами, а жила она практически на Броде, как именовалась в ее юности улица Горького.
Мэри была старше Пети, но ее миниатюрность несколько скрадывала эти десять, приблизительно, лет разницы. В башне у нее было очень светло и чисто, поскольку деревенская нянька застряла в квартире в домработницах навсегда. Стены гостиной соединялись с прихожей двумя небольшими арками, а простенки были покрыты выцветшей живописью: потускневшее небо, облака, дирижабли, птицы. Спальня была направо.
Из окон башни Мэри, как из стратегического пункта, была видна вся
Москва, как то: магазин Армения, крыша консерватории, дома на
Новом Арбате, кучерявое начало Гоголевского бульвара. Под правым боком ее дома находился к тому же ресторан Театрального общества, бывший в те годы оплотом алкогольного демократизма. И Петя, осмотревшись, решил, что обитать ему здесь будет удобно и уютно. И открыл первую бутылку Агдама, подметив с удовлетворением, что живут здесь со вкусом и просто: на закуску ему было предложено единственное яблоко на керамическом блюде явно балканского происхождения, недоеденная шоколадка с орехами и кусок рокфора, засохший до того, что в нем пропала плесень.
Мэри оказалась малопьющей, нежной, склонной к показному подчинению, нетребовательной, и для московского денди, учитывая уникальность ее жилой площади, безмужность и шесть раз выходившую замуж мать, нынче вместе с текущим супругом, тренером по баскетболу, воспитывавшую дочь Мэри от какого-то раннего и тоже удачного брака, – это был клад. Клад, так и сказал самому себе Петя. Роман закрутился и растянулся. Петя мог приходить днем и ночью – без звонка, что делал несколько лет подряд. Он навострился водить сюда богемных приятелей, благо это был центр, и бегать за водкой в Елисеевский было близко.