Сквозь ночь
Шрифт:
— Такое синее — и вдруг черным назвали…
— Да-а… — улыбается в ответ адмирал.
— Разрешите?
— Пожалуйста.
Высокий, аккуратно подобрав плащ, садится и поправляет указательным пальцем очки.
— Поверите, — говорит он, — стыдно признаться, но вот впервые в жизни вижу море. — Он смеется, обнажая крупные желтоватые зубы. — Волжанин я, — прибавляет он, как бы оправдываясь. — Дальше Казани от Волги не удалялся.
— Ну, значит, земляки, — говорит адмирал. —
— Давно не бывали?
— Давненько, — усмехается адмирал.
Он смотрит прищурясь вдаль, словно еще может увидеть те давние годы.
— Ну как, — спрашивает он, — нравится вам здесь?
— Для меня, — говорит высокий, — как для человека в основном здорового, самое ценное в отдыхе — это, так сказать, новые впечатления. Ну, и вот… — Он снова притрагивается пальцем к очкам и, помолчав, прибавляет: — Очень красивое море… Предчувствуешь это, готовишь себя, но когда в первый раз видишь воочию…
— Да, это верно, — соглашается адмирал. — Уж на что я, и то, бывает, залюбуюсь. И в самые тяжкие дни, случалось… Вот, видите, коса? — Он указывает палкой. — Теперь там рыбачий поселок. А в сорок первом там у нас береговая батарея стояла. А командный пункт по ту сторону был. Там берег вот так идет…
Он наклоняется, с усилием чертит палкой извилистую линию, вспарывая гравий и обнажая влажную, темную землю.
— Так вот, здесь был командный пункт… — Он чертит палкой крестик. — А вот здесь — другая батарея. А вот тут немцы пытались высадить десант…
У здания столовой дробно стучат по обломку рельса.
— Андрюша! — слышится певучий женский голос. — Андрей Михайлыч! Обедать!
— Иду! — откликается высокий. — Извините…
— Пожалуйста, — отвечает адмирал. Он сидит несколько минут неподвижно, нахохлившись, затем принимается тщательно зачеркивать извилистую линию короткими черточками.
После обеда, в час отдыха, он засыпает. Томик Чехова, выпавший из рук, лежит у него на груди, вздымаясь и опадая вместе с дыханием.
Федченко подходит на цыпочках и осторожно берет книгу, отводя глаза от лица адмирала, на котором сквозь привычные черты проступает какое-то новое, совсем чужое выражение.
Он кладет книжку на стул, опускает шторы и выходит, стараясь не скрипнуть, дверью.
На террасе он осматривает себя, сдувает с бушлата пушинку, сбивает бескозырку на затылок и направляется через парк к небольшому, в четыре окна, одноэтажному домику, крытому черепицей. Из трех окон доносится сухой треск бильярдных шаров. Из четвертого разит одеколоном.
Федченко еще раз осматривает бушлат и клеш, закидывает наперед одну ленточку и входит.
Парикмахерша Валя правит на ремне бритву, равнодушно глядя в окно, а в кресле сидит намыленный клиент. Федченко бросает бескозырку на вешалку, приглаживает ладонью волосы и усаживается, краснея. Валя бросает на него беглый взгляд, приподнимает тонкие нарисованные брови и спрашивает у клиента:
— Не беспокоит?
Федченко берет со столика старый номер «Крокодила» с завернувшимися в трубочки уголками и принимается рассматривать картинки, которые давно уже знает на память.
— Массаж? — спрашивает Валя.
— В обязательном порядке, — отвечает клиент.
Федченко краем глаза видит, как Валя мнет ему щеки и гладит их своими длинными пальцами с ярко-красными ногтями. Потом она прикладывает к лицу клиента дымящуюся салфетку, прыскает одеколоном и пудрит. Клиент наклоняется к зеркалу, щупает подбородок.
— Как молодой бог, — говорит он. — Теперь, пожалуй, можно и шарики погонять…
Он рассчитывается и выходит.
— Прошу, — говорит Валя, сдерживая улыбку.
Сидя в кресле и томясь от Валиных прикосновений, Федченко говорит:
— Вы вечером сегодня чего делаете?
— А что? — отвечает она. — В город поеду.
— А вы не ездите. Дело есть.
— Не разговаривайте, обрежу… А какое дело?
— Поговорить надо.
— А вы сейчас говорите.
— Обстановка неподходящая. Еще и взаправду обрежете.
— Одеколон?
— Брызните трошки. Ух, пекучий, дьявол!.. Так вы после отбоя приходите к лестнице.
— Постараюсь. Пудры?
— Не надо, ну ее к лешему. Так придете?
Федченко выходит из парикмахерской бодрый. В бильярдной стучат шарами и разговаривают. Он закуривает и не спеша, вперевалочку идет по центральной аллее, жмурясь от солнца.
Адмирал просыпается в половине шестого. На спущенных шторах лежат расплывчатые, неподвижные тени ветвей. Федченко сидит у стола и читает, беззвучно шевеля губами.
Адмирал несколько минут смотрит на него задумчивым взглядом, едва заметно улыбаясь, затем хмурится и говорит:
— Одеваться. Душно.
Федченко помогает ему влезть в рубашку, подает пиджак, приподнимает левую руку и вкладывает ее в рукав.
— Может, пальто не надевать? — спрашивает адмирал.
— Нельзя, — строго говорит Федченко.
Он надевает на адмирала ненавистное куцее пальто. Порой ему всерьез кажется: в этой одежде — все горе…
Они выходят в парк. Со стороны волейбольной площадки доносятся бухающие удары по мячу. Они сворачивают туда.
Несколько минут адмирал стоит, глядя на играющих.