Сквозь ночь
Шрифт:
Раколин искоса взглянул на висящую над столом фотографию. Ну да, как же!.. На фотографии был запечатлен Цыганков, без фуражки, взлохмаченный, в очках и капитанских погонах на гимнастерке. А тот был подполковник…
Раколина обдало потом, он вытащил платок и крепко вытер шею.
— Снимайте пиджак, Федор Степаныч, — сказал Цыганков. — Не стесняйтесь.
— Спасибо, — сказал Раколин. — Ничего.
— Да-а… — проговорил Цыганков, барабаня пальцами по столу. — Годы идут… Когда мы с вами виделись — в сорок
— Ага, — сказал Раколин. Действительно, тот — подполковник — был у них в сорок третьем.
«Неловкость какая!» — подумал Цыганков.
— Что же вам понравилось в рассказе? — спросил он.
— По правде написано, — сказал Раколин. — Все как было. И про бои, и про бомбежку, и про старшину, и как в разведку ходили… Только я, когда того «языка» взял, на себе его не тащил. Они ж там здоровенные были, разве такого потащишь? Я его приаккуратил по голове разок, а потом связал его же собственной сбруей и повел. Они, когда автомат спиной чувствуют, очень смирные делаются, прямо ручные.
— Так-так… — сказал Цыганков. — Это очень существенная деталь. Только, знаете, Федор Степаныч, я ведь Свечникова не с вас писал.
Оба испытали немалое облегчение. Федор Степаныч, помимо воли, даже улыбнулся и протянул руку к портсигару.
— Курите, курите, — сказал Цыганков, зажигая спичку. — Вы только поймите меня правильно, — продолжал он, истолковав улыбку по-своему. — Это, так сказать, собирательный образ, объединивший мои впечатления о многих людях. Так что и ваша доля в Свечникове есть, и вы можете по праву считать себя одним из героев моей книги.
«Заливает… — подумал Федор Степанович. — Не был он ведь у нас. Как же это все-таки получается? Вот притча…»
Тем временем Цыганков встал и, приотворив дверь в столовую, сказал:
— Ты бы, Машенька, дала чего-нибудь подкрепиться, а?
Заранее было условлено не делать ничего такого, что могло бы помешать непринужденной беседе; Мария Макаровна внесла в кабинет поднос, на котором стояли графинчик, две рюмки и тарелка с бутербродами.
— Ну вот и отлично, — сказал Цыганков. — Знакомься, Машенька.
— Раколин, — сказал Федор Степанович.
— Я уже вас знаю, — сказала Мария Макаровна щурясь. — По книге и по рассказам Дмитрия Иваныча. Ну, не буду вам мешать.
Через полчаса Цыганков сидел без пиджака, а Федор Степанович все еще вытирал шею платком. Пил он мало, хотя ему и хотелось выпить. «Неудобно, — думал он. — Вот влип в историю…»
Цыганков сделал вид, что ничего не произошло, сыпал фронтовыми воспоминаниями, говорил ему «Федя» и под конец так очаровал его, что тот тоже снял пиджак, выпил еще рюмку и сказал:
— А помните, Дмитрий Иваныч, под Белгородом, когда он танки пустил и «фердинандов» штук сто, а наша артиллерия ка-ак даст!..
— Да-да, я как раз тогда об одном наводчике писал, не помню фамилии, Савичев, что ли, — вот парень, шесть танков за день подбил!..
— Это что, вот у нас в полку один пэтээровец был, ну прямо колдун. Как приложится, так и готово. Вот давал!
— Да-а… — протянул Цыганков. — Было времечко… Вы, Федя, где войну закончили?
— В Берлине.
— Не довелось мне там побывать, — сказал Цыганков. — Меня как раз тогда на север командировали.
— А я на рейхстаге расписался, — сказал Федя.
— А когда демобилизовались? — спросил Цыганков.
— В сорок восьмом.
— И сразу на завод? — Цыганков заприметил, что ноздри у Феди причернены, как это бывает у слесарей, и в пальцы тоже въелась синеватая пыль.
— Нет, — сказал Федя. — На завод я не пошел.
— Учитесь?
— Нет, работаю, — сказал Федя. — В мастерской одной. «Металлобытремонт».
— Что же вы там делаете? — спросил Цыганков, наполняя рюмки.
— Что придется. Кастрюли паяем, мясорубки, ключи делаем, замок кому починить.
— Ну и как? — спросил Цыганков упавшим голосом.
— Ничего, жить можно. Рублей восемьсот выгоняю, иногда тысячу, зависимо от выполнения плана.
— Да-а… — проговорил Цыганков. — А чего на завод не пошли?
— Да уж так получилось, — неохотно проговорил Федя. Он помолчал и добавил: — Разряд у меня малый, я на войну с четвертым ушел, а теперь каждый ремесленник, два вершка от горшка, пятый имеет или шестой.
— Что ж, можно было подучиться, — сказал Цыганков.
— Я сам с двадцатого года рождения, — сказал Федя. — Посчитайте…
— Учиться, друг мой, никогда не поздно, — сказал Цыганков. Ему вдруг сделалось скучно и он натянул пиджак.
Федя дожевал бутерброд и сказал:
— Ну, извините. Пойду.
— Посидите, — сказал Цыганков.
— Нет, пойду — сказал Федя. — Пока домой доберусь…
Он встал и тоже надел пиджак. Цыганков подошел к книжным полкам.
— Я вам, Федя, книжку хотел дать на память, да вот нет ни одной в запасе, все раздарил. Вы знаете, у меня второе издание выходит, на днях должен получить авторские… Может, зайдете?
— Спасибо, — сказал Федя. — Зайду.
После ухода Феди Цыганков лежал на диване и курил. В пепельнице собралась горка окурков. Мария Макаровна вошла в кабинет и, став коленом на стол, открыла форточку.
— Лежишь?
— Нет, ты подумай, — проговорил он. — Кастрюли, чайники…
— Без кастрюль тоже плохо, — вздохнула Мария Макаровна.
— Полная грудь орденов, — сказал Цыганков. — Три планки по четыре штуки, я нарочно сосчитал.
— Там, наверное, больше половины медалей, — сказала Мария Макаровна, вытряхивая из пепельницы окурки. — Когда он придет, я попрошу его починить замок на черном ходу.