Сквозь ночь
Шрифт:
Она закончила, взяла тетрадь, села на место. Бычков сказал «так», постучал по графину и спросил:
— Вопросы будут?
— Разрешите? — сказал тот же голос, она теперь узнала бы его среди многих других. — У меня вопросик. Вот тут товарищ говорила насчет предпосевного прикатывания, я, извините, не расслышал.
Она повторила, не поднимая головы, рисуя на обложке тетради кружочки и колосья.
— Теперь понятно, — прогудел из угла голос.
На скамьях раздался короткий смешок.
— Будут еще вопросы? — спросил Бычков. Она продолжала
Она с облегчением, вздохнула и положила карандаш на тетрадь. Слышно было, как Михаил Григорьевич, посапывая носом, роется в полевой сумке, шелестит бумагами. Наконец он прокашлялся и сказал:
— Многоуважаемые коллеги!..
Она усмехнулась краешком рта. Старик в своем узком пиджаке, с торчащими из потертых рукавов худыми красными руками, со своими усами, бородкой и прыгающим кадыком был ужасно похож на Дон Кихота. Старый, смешной Дон Кихот в резиновых сапогах и с полевой сумкой…
Прикрыв ладонью глаза, она слушала, как Михаил Григорьевич, часто повторяя «видите ли» и «так сказать», торжественно ораторствует о квадратно-гнездовой посадке, о почвоперегнойных горшочках, о системах орошения. Шелестя бумагами, то и дело роняя их на пол, приговаривая «одну секундочку», он разворачивал пожелтевшие, тщательно раскрашенные диаграммы и схемы, держал их на весу над головой, водил длинным прокуренным пальцем, допытывался — всем ли видно?
Наконец он умолк. Бычков постучал по графину.
— Вопросы будут?
— У меня вопросик, — сказал все тот же настырный голос.
Она поморщилась, слушая, как этот въедливый громогласный парень спрашивает насчет маркировки на орошаемых участках и как старик отвечает — многословно, со всеми своими «видите ли».
Потом какая-то девушка в сером клетчатом платке, мягко выговаривая «л» и сбиваясь с русского на украинский, спросила насчет лучших сроков высадки рассады в открытый грунт. И еще другая бойкой скороговоркой — о квадратно-гнездовом посеве бахчевых. Старик вновь шелестел бумагами, разворачивал схемы. Виталина Андреевна осторожно глянула из-под ладони: девушка в клетчатом платке старательно зарисовывала, склонив набок красивое, матово-смуглое лицо.
Остальные тоже писали наклонившись, и теперь она могла рассмотреть всех. Все время ей казалось, что здесь по крайней мере полсотни человек, а было их всего шестнадцать (она пересчитала глазами), все молодые, не старше двадцати пяти, и тот, в углу, вероятно, тоже..
Она видела только нависшие над записной книжкой взлохмаченные рыжеватые волосы и сбитую на затылок ушанку и подумала, что глаза у такого грубияна (вот ведь и шапки не снял) должны быть обязательно кошачьи, нагло-зеленые; но тут он поднял голову — глаза у него оказались карие, и родинка на верхней губе, точь-в-точь как у Сергея…
Он посмотрел на Михаила Григорьевича внимательным, напряженно-ожидающим взглядом, а затем снова склонился над блокнотом, неловко сжав огрызок карандаша сильными пальцами; и Виталина Андреевна вдруг с отчетливой ясностью представила, как он слушал ее и не мог расслышать и как она бубнила, глядя в потолок. Нахмурясь, она опустила глаза. Михаил Григорьевич все еще разглагольствовал, и вопросам, казалось, не будет конца; а она сидела, склонив голову, держа ладонь над глазами, и саднящее чувство обиды все сильнее сжимало ей сердце. Так бывало, пожалуй, только в детстве, когда девчата горячо шептались о своем, а она сидела в стороне, прикрыв ладонями уши…
Наконец Михаил Григорьевич кончил.
— Будут еще вопросы? — сказал, звякнув графином, Бычков. — Все ясно? В таком случае позвольте от вашего имени поблагодарить уважаемых лекторов.
Он поднялся, и все шумно зааплодировали, отодвигая скамьи.
Михаил Григорьевич уложил все в полевую сумку, и они вышли.
В коридоре Бычков крикнул:
— Нургалиев, давай запрягай! — и отпер дверь в свою комнатенку..
— Очень милые молодые люди, — сказал Михаил Григорьевич, влезая в свой балахон.
— Да, народ у нас подобрался ничего, — деловито потирая руки, согласился Бычков. — Опыта, правда, маловато. — Он оттянул рукав свитера и взглянул на часы. — Не опоздать бы вам.
Михаил Григорьевич вытащил и свои часы, щелкнул крышкой.
— Я думаю, поспеем.
— Еще раз большое спасибо, — сказал Бычков.
Они прошли по коридору. На крыльце снова толпились. Был здесь и тот кареглазый, что-то шептал, наклонившись к клетчатому платку, а девушка вспыхивала смехом, заслоняясь тетрадкой.
— Ну, что же Нургалиев? — озабоченно спросил Бычков.
— Запрягать побежал, — отозвался кто-то.
Они постояли на крыльце. Небо очистилось; медно-желтое, краснеющее солнце низко висело над голубовато-белой степью.
— Закат сегодня будет красивый, — сказал Михаил Григорьевич.
Все помолчали Он дунул в мундштук и обвел всех внимательным взглядом.
— Ну как, — спросил он, вставляя слегка дрожащими пальцами сигарету, — нравится вам здесь у нас?
— Ничего, — сказала девушка, от смущения тщательно заправляя волосы под платок.
— Одна беда — девчат мало, — прогудел кареглазый и, сбив ушанку с затылка на лоб, подмигнул и обнял ее за плечи.
— Кому что, а курице просо, — сказала девушка, рывком освобождаясь. — Вот что плохо, так это насчет зелени. Ни деревца, ни кустика, даже смотреть неприятно.
— А вы посадите, — сказал Михаил Григорьевич и улыбнулся.
— Хиба тут вырастет? — она пожала плечами. — Степь же.
— Здесь, милая девушка, теперь все вырастет, — серьезно сказал Михаил Григорьевич. Он чиркнул спичкой и молча поглядел вдаль. — Есть такая сказка — слыхали, конечно, — про спящую красавицу… Вот и земля эта так же. Ждала, когда же ее разбудят. Долго ждала. По мне, если мерить, — усмехнулся он, — даже слишком долго…