Сладкая отрава
Шрифт:
Она поднимает голову и смотрит на меня. Я замечаю, как она дрожит, поднимая руку к моему лицу и аккуратно касаясь пальцами щеки. Мне хочется оттолкнуть ее, отбросить от себя, ударить, но я стою, словно статуя, и позволяю ей касаться себя. Китнисс погружает пальцы в мои волосы, а я прикрываю глаза и стараюсь дышать ровно.
Я точно улавливаю момент, когда сопротивляться ненависти, пропитавшей меня, становится невозможно. Сжимаю кулаки так сильно, что мышцы начинают болеть от напряжения. Если я позволю себе ее ударить – не смогу остановиться. Покалечу. Нельзя.
Вскидываю руку
– Не разыгрывай спектакль, – говорю я злобно. – Здесь нет камер, чтобы оценить твой творческий подход к делу.
На глазах Китнисс поблескиваю слезы, и мне нестерпимо хочется ее ударить, чтобы прекратить весь этот фарс.
– За что ты так со мной, Пит? – спрашивает Китнисс, и будь я проклят, но она выглядит чертовски убедительно, прикидываясь невинной жертвой обстоятельств.
– Не догадываешься? – уточняю я. – Решила поиграть в символ революции, изменить мир? Залить страну кровью? Позволила Сноу издеваться надо мной?
– Я не понимаю… – упрямо бормочет Китнисс, бегая глазами по моему лицу, но, все же, не решаясь подойти ближе.
– Это ты виновата в той боли, через которую я прошел. Это из-за тебя я много дней подряд молил о смерти, лишь бы прекратить свои мучения… А что ты? Развлекалась с «кузеном»? Крутилась перед камерой и взрывала горы, возникающие на твоем пути?
Я понимаю, что срываюсь, чувствую, что ору, надрывая голос, но это лучше, чем позволить себе пустить в ход кулаки.
– Я хочу, чтобы ты на своей шкуре поняла, каково мне пришлось. Я хочу, чтобы ты вопила в голос, взывая ко всем богам по очереди, и мечтала об единственно возможном освобождении – смерти.
– Нет! – спорит Китнисс, сверкнув глазами. На ее лице испуг, смешанный с чем-то еще… Сочувствием? Жалостью?
– Да, Китнисс, – отмахиваюсь я. – Да! Я мечтаю о том, чтобы ты страдала. И мне искренне жаль, что я не могу себе этого позволить, иначе ребенок Гейла в твоем животе будет мучиться вместе с тобой…
Я не успеваю договорить, потому что внезапно чувствую резкую боль, и понимаю, что Китнисс снова сократила расстояние между нами. Звон ее пощечины будто повисает в воздухе, вибрируя и отражаясь от стен, а моя щека горит, обожженная ее ладонью.
– Не смей так говорить, – кричит она, – это твой ребенок! Наш!
Глаза Китнисс полыхают праведным гневом, и она замахивается снова, но я успеваю перехватить ее руку и отталкиваю Сойку в сторону.
– Ври и дальше, тебе это все равно не поможет, – отвечаю я, хищно скалясь.
Игры кончились. Пора начинать то, зачем я сюда пришел.
Я киваю миротворцам, и они понимают меня без слов: один хватает Китнисс за запястья, удерживая на месте, а второй закатывает из коридора подставку, напоминающую маленькую жаровню. Сойка, как завороженная, смотрит на то, как человек в белой форме чиркает спичкой и подносит ее к углям. В мгновение ока появляется яркое пламя, жар от которого стремительно распространяется по камере.
Я наблюдаю за тем, как на лице Китнисс удивление сменяется страхом, когда она понимает, что этот огонь здесь для нее.
– Разве огненная девушка боится пламени? –
– Пит… – мое имя в ее устах похоже на слабый писк.
– Все хорошо, Китнисс, – отвечаю я и невольно улыбаюсь, когда ужас касается ее лица. – Это больно, но ты заслужила.
– Готово, – подает голос миротворец, который готовил жаровню, а его напарник в это время толкает Китнисс вперед.
От неожиданности она падает на колени, а два моих помощника оказываются рядом и удерживают ее в таком положении, крепко вцепившись в ее руки, разведенные в стороны. Подхожу к ней вплотную, наслаждаясь страхом, плещущимся в серых глазах. Протягиваю руку и рывком дергаю ткань ее майки вперед. Материал с треском поддается, обнажая белоснежную кожу и открывая моему взору верх черного бюстгальтера, прикрывающего ее грудь. Повинуюсь неясному порыву и провожу пальцами по мягкой коже от шеи к ключице; спускаюсь ниже, задевая край лифчика.
Китнисс бьется в руках миротворцев и взывает ко мне, прося о помощи.
– Пит, – мямлит она, – пожалуйста, не надо. Я ничего тебе не сделала!
Ярость стремительно поднимается со дна моей души. Нет, Эвердин. Я не поверю твоим мольбам. Метка на теле – меньшее, чего ты заслужила.
– Пи-ит! – ее голос становится все громче, переходя в крик.
Не сдерживаюсь – бью ее наотмашь по лицу, и Сойка замолкает, опустив голову вниз. Подхожу к жаровне, поднимая вверх металлическую палку с раскаленным до красна наконечником. Разворачиваю ее так, чтобы можно было рассмотреть рисунок. Герб Капитолия: орел, раскинувший крылья. Тоже птица, ехидно думаю я, только не такая болтливая, как сойка.
Едва я делаю шаг назад в сторону Китнисс, она будто обретает недюжинную силу и с таким напором бьется в руках миротворцев, что ей удается освободиться от хватки одного из них. В мгновение она подскакивает на ноги, но второй миротворец со всей силы ударяет ее в лицо, рассекая губу и оставляя на щеке бордовый след.
Моим помощникам требуется минута, может, две, чтобы снова усадить Китнисс на колени и зафиксировать ее руки, чтобы она больше не делала резких движений. Я вижу слезы, стекающие по ее щекам и смешивающиеся со струйкой крови из разбитой губы. Слабое сомнение зарождается в моей душе, и я чувствую, как дрожит рука, в которой я держу палку с клеймом. Калейдоскоп воспоминаний проносится в голове, чередуя яркие образы с серыми и невзрачными.
Я любил ее.
Она предала.
Я хотел ее.
Она не хранила верность.
Я умирал за нее.
А она… Родит ребенка от другого.
Мой взгляд скользит ниже, задерживаясь на животе Китнисс. Хоть Сойка и худая, как скелет, ее талия выглядит чуть шире, чем я помню…
На этот раз я не в силах погасить свою ярость и ревность. Игнорирую крики Китнисс: мольбы и проклятия, вперемешку сыплющиеся на мою голову, и подношу заготовку клейма к ее коже. Выбираю место – чуть выше уровня лифчика на правой стороне, примерно там, где Китнисс обычно носила свою брошку. Делаю выпад вперед, прижигая светлую кожу, и камера наполняется истошным, буквально нечеловеческим воплем и запахом паленого мяса.