Сладкая отрава
Шрифт:
Приступы были такими же сильными, насколько горьким было осознание того, что Хеймитч прав – я не понимаю, где заканчивается реальность, и начинаются ложные воспоминания. Долгими разговорами и уговорами мы все-таки пришли к тому, что я не мог видеть близость Китнисс и охотника нигде, кроме как на экранах в комнате пыток. С помощью логических доводов ментор убедил меня, что те съемки – подделка: Сноу просто неоткуда было взять достоверного видео. Только вот хотя вслух я и согласился с этой частью, сомнения все-таки остались. То, что показал мне Сноу – ложь, но это не исключает того, что
Моя семья. Тут я почти поверил в то, что Китнисс не имеет отношения к их гибели. В тот момент, когда случилось несчастье, Сойка была еще в тяжелом состоянии после отмены кантаридина – возбуждающего средства, которым Президент опаивал ее. Не все в этой части истории мне ясно, но Хеймитч утверждает, что у Китнисс не было причин убивать моих родных. В этом я ему верю.
День за днем ментор возвращается, чтобы провести со мной бесконечные часы, обсуждая события, которые в моей памяти связаны с Китнисс. Мы коснулись и детских воспоминаний, и того, что происходило на Арене, и ночей, которые я провел с Сойкой во время Тура победителей, когда своими объятиями спасал ее от кошмаров…
Постепенно, пережив несколько тяжелых приступов, я обнаружил закономерность – те мои воспоминания, с которыми не спорит Хеймитч, подтверждая их истину, невзрачные, серые и тусклые. А те из картинок, которые вызывают во мне бурю эмоций и негатив, направленный на Китнисс, – ложь, по словам ментора – отличаются яркостью, сочностью красок и блеском, почти болезненным, до боли в глазах…
***
В воскресенье вечером Хеймитч пришел ко мне не один, а в сопровождении пяти совершенно незнакомых мне мужчин. Они были одеты в форму солдат Тринадцатого, и мне не составило труда догадаться, что это своеобразная комиссия, которой предстоит завтра – в понедельник – рассказать на суде обо мне все, что удастся выяснить.
Они задавали бесконечное количество вопросов. Обо всем. Начиная от того, где я чистил зубы, пока жил во Дворце, и заканчивая моим присутствием на разборах завалов после взрыва телецентра. Я отвечал, стараясь тщательно подбирать слова, и судя по легким кивкам, которые порой позволял себе Хеймитч пока никто из комиссии не видел этого, мои ответы были в рамках того, что должно было спасти мне жизнь.
Все резко изменилось, когда к концу беседы пожаловал Хоторн. Появление соперника было настолько внезапным и беспокоящим меня, что спровоцировало очередной приступ. Когда Гейл по просьбе одного из мужчин уселся рядом со мной на койку и по-братски положил мне руку на плечо, я сорвался – кинулся в драку… Как написал в своем отчете мужчина с бородой и густыми черными бровями, «подозреваемый П.Мелларк без видимых причин напал на солдата Г.Хоторна, нанеся ему телесные повреждения легкой степени тяжести».
***
Сегодня вечер понедельника. Я мучительно жду, когда придет Хеймитч. Какое решение вынес суд? Есть ли у меня шанс все-таки выйти на свободу?
Предоставленный сам себе и своим мыслям, я пытаюсь осознать, как много поменялось во мне за прошедшую неделю. То, что я считал непреложной истиной еще семь дней назад, теперь делится для меня на два типа: яркое или тусклое. Хотя это не решает всех
Сейчас я жалею, что копаясь в нашем с Китнисс прошлом, я ни разу не спросил у Хеймитча, как у нее дела сейчас. Стоило расспросить его об отношениях Сойки и Гейла… Побольше узнать о том, нет ли осложнений в протекании беременности… Да уйма вопросов, которые стоило задать, но я промолчал…
Стараюсь не думать о том, что сегодня в зале суда, куда меня не пригласили, Койн и ее люди уже приняли решение жить мне или умереть. И только я до сих пор остаюсь в неведении… В самом начале Хеймитч говорил, что «…если я стану более или менее адекватным», то Койн, вероятно, сохранит мне жизнь. Только вот я сам думаю, что моя адекватность ей не нужна.
Альма Койн хочет моей смерти. Кто сумеет ей помешать?
Я настолько погружен в свои мысли, что не слышу шагов ментора по коридору. Вздрагиваю, когда он молча отпирает замок, проходит в камеру и садится рядом.
Я не дышу.
Боюсь услышать приговор.
– Мне очень жаль, – говорит негромко Хеймитч. – Ничего не помогло. И тебя, и Сноу приговорили к смертной казни. Завтра в полдень…
Молчу.
Мои глаза закрыты.
Вот и все.
– Мне очень жаль… – извиняясь, словно моля о прощении, тихо добавляет ментор.
Наивно было надеяться.
Шанс был почти нулевой.
Не вышло.
… … …
Завтра.
В полдень.
Я умру.
Вот и все…
– Я могу увидеться с Китнисс? Попрощаться? – глухо спрашиваю я. Не узнаю собственный голос.
Страшно.
Умирать совсем не хочется.
Я еще не сказал Китнисс, что многое вспомнил…
Я еще не подержал на руках нашего с ней ребенка…
Я еще так много не сделал…
Но, вот и все…
– Не думаю, что это хорошая идея, парень, – помедлив, отвечает Хеймитч.
– Почему? – глупо интересуюсь я.
Она не хочет меня видеть?
Я ей настолько противен, что она не может даже попрощаться со мной?
– Китнисс настояла на том, чтобы убить Сноу, – медленно, будто слова с трудом даются ему, говорит ментор.
Я помню, она обещала, что убьет его…
Говорила, что отомстит ему за то, что тот сотворил со мной…
– Койн любезно разрешила Сойке прикончить Сноу, но… есть еще кое-что… – Хеймитч мнется, не может произнести что-то вслух.
– Что еще? – повторяю я за ментором.
Он молчит.
Только смотрит на меня с сожалением.
– Приказ, которого Сойка не может ослушаться… Койн умеет быть убедительной… – Хеймитч никак не подберет нужных слов.
Я смотрю на него, слишком взволнованный, чтобы говорить, и наконец ментор решается. Набрав в легкие побольше воздуха, Хеймитч произносит:
– Китнисс убьет и тебя тоже. Мне очень жаль, парень…
И… мы оказываемся на моменте, когда судьба Пита зависит исключительно от меткости Сойки-пересмешницы…