Сладкая отрава
Шрифт:
Мне жаль ее – непомерная ноша для хрупкой девушки. Я был неправ, когда мечтал расправиться с ней: Китнисс – жертва обстоятельств.
Я любил ее когда-то, потом ненавидел, а сейчас…
Сожаление. Вина. Муки совести.
Это самые подходящие слова, чтобы описать то, что я чувствую.
Я держал ее – беременную! – в темнице.
Выжег на ней клеймо, пометил, как вещь.
Позволил Корпиусу причинить ей боль, проткнув живот иглой.
Заставил выйти за меня замуж.
Изнасиловал.
Список бесконечен, а ее вина лишь в том, что когда-то я влюбился в девчонку с косичками
Приближающиеся шаги я различаю издалека. Как и голос Рисы, которая что-то говорит Хеймитчу. Они единственные, кто пришел попрощаться со мной.
Мне даже не грустно – я противен сам себе, и смерть кажется вполне справедливой карой за все, что я натворил.
Можно ли вообще не бояться смерти? Я был готов умереть на Арене… Готов, но все-таки не хотел этого. Тоже самое было, когда объявили Бойню: необходимость расстаться с жизнью и желание этого – разные вещи. И после – в плену у Сноу, во время войны – я выживал, как мог. Как Китнисс. Вздыхаю, еще одно обвинение в моей голове против нее снято – инстинкт выживания сильнее других.
Однако сейчас я не чувствую даже мизерного желания спастись, мне все равно. Слишком давно я бегаю от костлявой, пора нам встретиться лицом к лицу.
Я заслужил.
Взираю на все с отрешенным спокойствием: Кларисса плачет, обнимая меня, Хеймитч пытается выглядеть спокойным, даже слегка язвит. Когда приходит мужчина с белым костюмом в руках, я понимаю, что время казни почти пришло.
Хеймитч оттаскивает от меня Клариссу, и я мимоходом замечаю, как он прижимает ее к груди – слишком крепко для малознакомых людей.
Мне помогают переодеться. Я выгляжу так же, как в своем первом видеоролике в качестве преемника Сноу: белый строгий костюм и лишь одно исключение – из нагрудного кармана с левой стороны торчит алый платок. Отметка на сердце. Цель для Сойки-пересмешницы.
Появившиеся солдаты в серой форме сообщают мне, что пора идти. Я спокоен, даже сердце не меняет ритма. Так будет лучше для всех, смерть в моем случае это разумная плата.
Риса плачет в голос, но Хеймитч ее больше не успокаивает. Он подходит ко мне и неожиданно обнимает, как старого приятеля, как в былые времена.
– Верь в своих друзей, – тихо говорит ментор. – Игры бывают разными, помнишь?
Я смотрю на него несколько долгих мгновений и наконец киваю – просто чтобы успокоить Хеймитча. Я не говорю вслух, что у меня нет друзей. У меня вообще никого нет – ни друзей, ни семьи. Даже единственная девушка, которую я любил, сегодня примет на себя роль моего палача.
«Игры действительно бывают разные, – думаю я, – и свою я уже проиграл».
Пока меня ведут наверх, вероятно на площадь перед Дворцом, я внимательно осматриваюсь по сторонам, словно изменившиеся интерьеры волнуют меня больше, чем собственная судьба. Помещения сильно пострадали при захвате: много где отвалилась штукатурка, видны следы пуль. Картины, ковры, вазы и бесконечные белые розы в них – все, что стало для меня привычным, пока я жил здесь, исчезло.
Люди – повстанцы – выстроились кое-где вдоль стен, чтобы самолично посмотреть на последний путь Пита Мелларка – предателя и злодея, каким они меня считают.
Наконец
С улицы слышен шум голосов – толпа мятежников ожидает развлечения.
– Добрый день, Пит, – произносит мужской голос справа, и я поворачиваюсь, чтобы увидеть человека.
Плутарх Хейвенсби.
– Отлично выглядишь, – говорит он, – тебе идет белый цвет.
– Спасибо, – безразлично отвечаю я.
– Позволь мне изложить тебе план? – воодушевленно спрашивает он.
Не имею ни малейшего понятия, о чем он говорит, так что просто киваю, ради того, чтобы он отстал.
– Ну, так вот, – начинает Хейвенсби, – как только ты выйдешь, сразу попадешь в объектив видеокамер. Постарайся держать голову прямо? Не хочется портить кадры твоей однообразной светлой макушкой.
Он замолкает, и я не сразу соображаю что он, оказывается, ждет, когда я соглашусь. Рассеянно киваю, глядя прямо перед собой.
Я спокоен? Уже не настолько. Крик толпы проникает в меня, ясно давая понять, что все эти люди жаждут моей смерти.
– В центре площади две платформы. Твоя левая. На правой разместится Сноу, – продолжает Плутарх. – Для Сойки-пересмешницы мы построили отдельный подиум, но не переживай, он не далеко от платформ – она не промахнется.
Снова поворачиваю голову в сторону этого странного мужчины. Что он несет? Какие платформы? Мысли разбегаются в голове. Почему Койн разрешила беременной девушке совершить убийство? Двойное убийство? Это бессердечно, аморально, да как ни назови, но не правильно!
Я не слушаю Плутарха: он что-то говорит, но слова пролетают мимо меня. Даже если Китнисс меня ненавидит, так уж случилось, что в ее чреве растет мой ребенок… Как она сможет жить дальше, зная, что моя смерть на ее руках?
Мне хочется защитить Китнисс, но я совершенно не представляю как. Броситься на кого-то из охраны, спровоцировать, чтобы меня пристрелил кто-то из них?
Пока я размышляю, кто-то постукивает по моему плечу, и я понимаю – пора.
Двери распахиваются, и мои глаза слезятся от яркого света. Я несколько недель не видел солнца – сильная резь провоцирует появление слез. Жмурясь, пытаюсь оглядеться. Площадь переполнена – людская масса простирается на весь горизонт взгляда. В центре, как и говорил Хейвенсби, две платформы, перед ними небольшой подиум.
Справа от этих конструкций расположился широкий помост, на котором стоят многие из тех, кто должен был участвовать в Квартальной бойне: Финник, Джоанна, Бити, Рубака, Чума и Энорабия. Слева построена огромная сцена, на которой рядами на лавках сидят лидеры повстанцев. Одно место – в центре – пустует, вероятно, Койн появится к самому началу… «праздника».
Крики толпы оглушают меня, и я иду на свою позицию, сопровождаемый двумя солдатами. Моя голова не клонится к земле – я смотрю прямо перед собой. Не потому, что так просил Плутарх, а скорее оттого, что от напряжения свело шею, и я просто-напросто никак не могу расслабить ее. Когда я оказываюсь на своей трибуне, меня ставят к столбу, руки связывают позади.