Сладкий хлеб мачехи
Шрифт:
— Да дурак твой пацан, Глебка! — сердито перебила его Бася. — Любовь — это не нервы и не бизнес, это, наверное, прежде всего терпение. И умение прощать. И понимать. Бесконечно прощать, бесконечно понимать. А иначе — никак.
— Так а я о чем? И я о том же. Вот ты и терпи. Если есть за что.
— А я и терплю, Глебка. Я все перетерплю. Честное слово. Победа будет за нами. В семье всякое бывает… А перемелется, мука будет, как тетя Дуня говорит. Ой, надо ее навестить, кстати! Я ж как раз сегодня обещала… Хочешь, со мной пойдем?
— Не… У меня ж английский. Да и вообще… В понедельник уже каникулы заканчиваются, мы сегодня с пацанами хотели в парк пойти,
— Ну, если девчонки… Что ж, святое дело… А относительно отметить — это как? Надеюсь, не как в прошлый раз?
— Да нет… И хватит ту дурацкую историю вспоминать! Договорились же, что это было в порядке эксперимента! Будем считать, что опыт курения и пивной опыт я с честью прошел и выводы сделал. Не мое. Отдельная благодарность тебе, что отцу не рассказала. Но и напоминать каждый раз не надо.
— Ладно. Извини. А все-таки — куда вы пойдете?
— Так, пройдемся немного с девчонками по пленэру, листья попинаем. Да ты не напрягайся, они нормальные, в общем, девчонки…
— Ну-ну. Только зонтик не забудь взять. Сегодня на пленэрах, я слышала, дожди обещали. А я пойду все-таки тетю Дуню навещу…
Опять дождь. Мелкий, противный. Даже и на дождь не похож, на мокрый туман скорее. Идешь будто плывешь в сером влажном облаке. И на душе тоже — серость маетная, тревожная. Хотя, казалось бы, чего ей, душе, так маяться, вроде не впервой обиду в себе носит. Пора привыкнуть к подлым странностям замужней жизни. А что? Глебка, похоже, прав. Если любишь — терпи. Вадима все равно не изменишь. Природа у него такая — сам приключений не ищет, но и мимо явно зазывающей женственности пройти не может. Ловелас поневоле, если можно так выразиться. Хотя ей от этого нисколько не легче, конечно. Потому что терпение — оно ж не резиновое. Если его растягивать до бесконечности, внутри пустота образуется, и собственная любовь сидит в этой пустоте сиротой неприкаянной. Изнашивается любовь, как ткань, обращается в рваное рубище. Тело вроде прикрыто, а красоты — никакой.
Вздохнув, Бася подняла глаза, на серое тяжелое небо. Хоть бы лучик какой выглянул, прогнал дождевую хмарь. Или бы, например, снег пошел. Тоже хорошо. Самое противное это время — межсезонье. Кругом одно межсезонье — и в природе, и в собственной жизни. Надо из него в очередной раз выруливать, а сил нет. Надоело. Устала. Хотя если Глебке обещала, то надо выруливать…
Выудив из кармана плаща телефон, она привычным жестом нажала на нужные кнопки. Так, номер Вадима свободен, это уже хорошо. Грустная, до боли знакомая мелодия долго лилась в ухо, но так и не оборвалась ответом вызываемого абонента. Наверное, все еще со своими проектировщиками заседает. Конечно, не надо бы ему звонками мешать. Она понимает, она абсолютно все понимает. Только не понимает, что ей со своей неприкаянной маетой делать. Куда, в какое такое место ее приспособить. В кафе, что ли, зайти, чашку кофе выпить, пару пирожных сжевать?
В кафе было тепло, уютно. И кофе оказался хороший, двойной эспрессо. Сковырнув ложкой с пирожного цветок взбитых сливок, она отправила его в рот, на секунду прикрыв глаза от сладкого удовольствия. Сейчас, сейчас эта сладость обманет организм, укротит маету неприкаянности. Хоть на минуту, но укротит. А кофе силу придаст. Еще пирожное, еще кофе… Ну вот, уже и лучше. Можно снова достать телефон, кликнуть любимого мужа. О! Сразу ответил, надо же…
— Вадим, я на минуту… Я понимаю, что занят… Да ничего у меня не случилось! Я просто спросить хотела… Ты сегодня когда домой придешь? Почему —
Сжав тельце аппарата в ладони, она отвернулась к окну, набрала в грудь воздуху, изо всех сил пытаясь не расплакаться. Сидящая за соседним столиком женщина посмотрела на нее с жалостью, даже улыбнулась немного ободряюще. Пришлось ей тоже улыбнуться — мол, ничего страшного, вовсе я не собираюсь плакать. Еще чего. Сейчас рассчитаюсь за кофе с пирожными и пойду себе.
Выйдя на улицу и по привычке собираясь раскрыть зонтик, она обнаружила, что дождь таки кончился. И даже серая небесная глухомань изволила расколоться на облака, пропустив на землю реденькие солнечные лучи. Тут же заплюхались на ветру последние желтые листья на деревьях, освобождаясь от тяжелой влаги, понеслись над бульваром классические осенние запахи — пряные, грустно утонченные нотки увядания. По такой погоде не грех и пешком пройтись. Подышать, подумать, успокоиться. Хотя идти до тети Дуни пешком — далековато будет. Но ничего, физическая усталость — это не пирожные, конечно, но тоже хорошее средство от маеты.
— Господи, Баська, что это с тобой?
Тетя Дуня стояла в дверях, подняв кверху обсыпанные мукой руки, смотрела на нее строго и одновременно испуганно.
— Здравствуйте, тетя Дуня. А что со мной? По-моему, со мной все в порядке.
— Да где уж — в порядке! Так выглядишь — краше в гроб кладут.
— Ну уж сразу и в гроб… Немного замерзла, и все. Я к вам пешком шла, устала.
— Да ты проходи, проходи! Я сейчас тебя кормить буду. Горяченьким. Затеялась вот с пельменями, понимаешь ли… Вчера на рынок специально за мясом ходила. Купила хорошей говядинки со свининкой. Заходи!
— Вы что, сами пельмени лепите? А зачем? Купить же готовые можно.
— Да знаю я ваши готовые! Не верю я в нынешнюю пищевую модернизацию. Уж сама так сама. Ты ж знаешь, я для себя всегда все делаю сама. Абсолютно все. И ни на кого не надеюсь. Ты иди на кухню, я сейчас воду поставлю.
Стянув с себя плащ, Бася прибрела на кухню, тяжело плюхнувшись на табурет, села за стол, с удовольствием вытянула ноги. Опершись локтями о столешницу, сложила в ладони подбородок, стала наблюдать, как шустро возится у плиты тетка. Надо же, годы идут, а ей ничего не делается. Будто заморозилась к возрасту. Удачно мумифицировалась и живет себе.
— Да, никогда ни на кого не надеялась! — с удовольствием продолжила тетя Дуня начатый в прихожей разговор. — А если б надеялась, то была бы сейчас несчастной старухой, которая брюзжит да на жизнь жалуется. Сколько их сейчас таких! Куда ни плюнь — везде в несчастную старуху-пенсионерку попадешь. А я не такая!
— Да. Вы у нас пенсионерка счастливая.
— Да, счастливая! И ты шибко-то не усмехайся по этому поводу. Пенсионное счастье, милая моя, надо себе с молодости выстраивать. Причем самым тщательным образом. Готовиться к пенсии надо всю сознательную молодую жизнь. И морально, и материально. А то у многих, знаешь, все наоборот происходит.
— Это вы меня имеете в виду, что ли?
— Да нет, почему тебя… Я вообще говорю. Некоторые по молодости растратят себя подчистую, прогорят эмоциями, напридумывают себе всякие высокие отношения… А к старости эти высокие отношения лишь обидами оборачиваются, злобой да неврастенией. И никуда от них не денешься. Вот и приходится бедным старухам тащить до самой смерти этот мусорный вонючий мешок.
— Да понятно, понятно… — вяло махнула рукой Бася. — Слышала я уже вашу версию женской жизни, и не раз…