Сладкий хлеб мачехи

Колочкова Вера Александровна

— А ты ручонкой-то на меня не маши! Это ты сейчас, по молодости, думаешь, что старость никогда не наступит. И не представляешь даже, что на пенсии тоже хорошо жить хочется, как в молодости, в спокойствии да в гармонии. Пенсионный возраст — его ж силой не отменишь. Это большой кусок жизни, между прочим.

— А у вас, значит, полная гармония сейчас происходит?

Обернувшись от плиты, тетя Дуня глянула на нее недоверчиво, потом усмехнулась понимающе:

— Ну да, если хочешь. Полная гармония и есть. Крыша над головой у меня имеется, деньжонки тоже кое-какие

водятся. Я ведь загодя начала зеленые бумажки в кубышку откладывать, ни одному банку не доверяла. Во всем себе отказывала, но бумажки откладывала. И правильно делала. Теперь вот живу, горя не знаю.

— Ну да, ну да… Жизнь в отсроченном во времени гедонизме — тоже жизнь, наверное…

— А ты не смейся, не смейся! Ишь, каким словечкам у своего пижонского барина выучилась! Гедонизм какой-то приплела… Насчет гедонизма не знаю, конечно, но зато я никому ничего не должна, и мне теперь никто ничего не должен! Здоровье я сохранила, радости всякие тоже. То есть не сохранила, это неверно… Точнее будет, правильно распределила. Жизнь-то длинная. И потому несправедливо, понимаешь ли, в молодые годы все тратить, а на старость ничего не оставлять.

— Теть Дунь… А вот если честно… Ну неужели вам никогда не хотелось плюнуть на этот свой рациональный подход к жизни и влюбиться, например? Или ребенка себе родить, как моя мама?

— Да отчего ж не хотелось? Конечно, хотелось. А только я, знаешь ли, всегда на себя в зеркало правильно смотрела. И способности свои жизненные правильно оценивала. Да и не с серебряной ложкой во рту мы с твоей матерью родились… Ну, влюбилась бы я, голову потеряла, и что? Потом я эту потерянную голову куда бы пристроила? Нет, выше головы не прыгнешь, дорогая! А жизнь жить все равно надо, раз она Богом дадена. Ты, можно сказать, за нее сама перед Богом ответственность и несешь. Зато теперь я счастливая старушка, можно сказать, ягодка. Ни к кому с претензиями не лезу, живу и живу себе в удовольствие. Вот тебе и весь тут гедонизм.

— Ага. Гедонизм. Полный и окончательный. Поздравляю вас, тетя Дуня.

Тетка ничего не ответила. Пошуровав шумовкой в кастрюле, поставила перед ней тарелку с исходящими вкусным паром пельменями. Присев напротив, сложила руки в замок, глянула внимательно в лицо:

— Ну, давай. Ешь да рассказывай.

— А что рассказывать, теть Дунь? Нечего мне рассказывать. Все у меня хорошо.

— Да я уж вижу, как оно у тебя хорошо! Что, опять твой пижон загулял?

Нервно дернув плечом, Бася отвернула лицо в сторону, сглотнула вмиг образовавшийся в горле комок. Сидела насупившись и боясь поднять на тетку глаза.

— Что ж, понятно… — грустно вздохнула тетя Дуня. — Вот говорила я тебе, говорила! Надо было слушать, а не мчаться за любовью, задрав хвост!

— Теть Дунь, ну не надо, пожалуйста! — жалобно протянула Бася. — И так на душе противно, и вы еще…

— Ладно, ладно, не буду. Прости.

Грустно замолчав, тетка посидела еще минуту, сердито поджав губы в складочку, потом, шлепнув сухой ладошкой по столу, соскочила с места, встала над Басей, уперев руки в бока.

— Нет,

каков пижон этот твой Вадим, а? Так бы и убила на хрен… Я его как тогда увидела, прямо сердце оборвалось. Сразу поняла, что он тепленький, зараза.

— Какой-какой? Не поняла… Это что значит — тепленький? — удивленно моргнула Бася.

— Да то и значит! Именно про таких мужиков в народе и говорят — тепленький. Бабник то есть. Нет, убивать таких надо, и дело с концом.

— Да за что, теть Дунь? Он же не виноват в том, что природа его таким сделала? Таким вот… тепленьким? Не виноват, что женщины вокруг его тепла сами вьются. Причем женщины молоденькие, красивые. Девчонки совсем…

— Ага, давай, защищай его, как же! Вот он в одночасье возьмет и поменяет тебя на новенькую! Еще раз возьмет себе дурочку восемнадцатилетнюю. Что тогда делать станешь? Ни специальности у тебя, ни гроша собственного за душой… Думаешь, он с тобой своим поделится? Да на черта ты ему сдалась!

— А мне и не надо от него ничего! И вообще, теть Дунь, прекратим этот разговор! Понимаете, не могу я…

Она хотела продолжить, но отвлеклась на призывную мелодию мобильника. Нервно подскочив на стуле, выхватила его из кармана и, даже не взглянув на дисплей, ответила торопливо:

— Да! Слушаю, Вадим!

Однако звонил вовсе не Вадим. Из трубки поплыл незнакомый женский вальяжный голосок:

— Здравствуйте, Барбара. Ведь вы Барбара, верно?

— Да… Да, это я. А вы, простите…

— Нет, вы меня не знаете. Но нам с вами давно уже пора познакомиться. Как насчет того, чтобы нам, наконец, поговорить?

— А… Вы кто?

Глянув на озабоченно склонившуюся к ней тетю Дуню, она встала со стула, подошла с телефоном к окну.

— Меня зовут Оксана. Давайте встретимся… Ну, скажем, в кафе на Старом бульваре, около драмтеатра. Оно называется «Доктор Ватсон». Знаете?

— Да. Знаю.

— Придете?

— Хорошо, я приду. А… Как я вас узнаю?

— Я сама вас узнаю, Барбара. Мне ваше лицо знакомо.

— И о чем мы с вами будем говорить, Оксана?

— Не о чем, а о ком. О Вадиме конечно же. Часа в три вас устроит?

— Да. Устроит.

— Хорошо. До встречи.

Нажав на кнопку отбоя, Бася постояла еще минуту, глядя в окно и не смея обернуться к застывшей у нее за спиной тетке.

— Ну, чего застыла? — нетерпеливо тронула та ее за плечо. — Кто это тебе звонил?

— Не знаю, теть Дунь. Оксана какая-то. Говорит, о Вадиме со мной поговорить хочет, — тихим ровным голосом произнесла Бася, не поворачиваясь.

— И что, пойдешь?

— Пойду…

— А ты не ходи! Не ходи, и все тут!

— Нет, почему же, я пойду! Я… Мне тоже есть что этой даме сказать, между прочим. Вадим мой муж, и я вправе, вправе…

Голова ее сама собой непроизвольно вскинулась вверх, губы растянулись в холодной горделивой улыбке. Что такое происходит, в конце концов? Жена она своему мужу или нет? И вообще — давно пора ей научиться давать отпор всем наглым Оксанам, вместе взятым. Сейчас пойдет и даст ей такой отпор, что мало не покажется.