Сладкий хлеб мачехи
Шрифт:
Резко развернувшись от окна, она решительно отодвинула от себя тетку, быстро зашагала в прихожую.
— Да постой, Баська… Куда ты? — опомнившись, виновато засеменила за ней тетя Дуня. — И не поела ничего… И чаю не выпила…
— Спасибо, не хочу. Кусок в горло не лезет, теть Дунь.
— Да погоди, Бась… Ты это… Ты шибко-то не нервничай! Держись с достоинством, поняла? А то хочешь, я с тобой пойду?
Коротко и нервно рассмеявшись, Бася натянула холодный, тяжелый от влаги плащ, придирчиво посмотрела на себя в зеркало. Да уж, лицо для отпора сейчас не самое подходящее.
— А чего ты смеешься? И впрямь — давай я с тобой пойду! — упрямо повторила тетя Дуня. — Ты ж опять растеряешься, реветь начнешь, я же знаю. Душа-то у тебя робкая, перепелиная. Для таких разговоров не приспособленная.
Оторвавшись от зеркала, Бася глянула на тетку, улыбнулась коротко и печально:
— Спасибо вам, теть Дунь.
— Ой, да за что, господи?
— Как — за что? Вы ж на поддержку так сильно сейчас поистратились… Причем на искреннюю поддержку. А вам нельзя, при вашем-то экономном режиме. Спасибо вам, теть Дунь!
Выскочив на лестничную площадку и отбивая дробь каблуками по ступеням, она успела-таки упрекнуть себя в несправедливости по отношению к тетке. Ну вот зачем, зачем она ее сейчас обидела? В чем тетя Дуня-то виновата оказалась?
До кафе она доехала быстро — такси поймала сразу, как только вышла от тетки. Вошла в зал, огляделась по сторонам, надеясь, что пришла первой. Все-таки было бы лучше, если б она пришла первой. Отдышаться можно, к месту привыкнуть. Однако зря надеялась. От дальнего столика у окна ей уже призывно махала рукой какая-то девица. Блондинка, молодая совсем. У Вадима всегда было особое пристрастие к блондинкам. А эта, по всей видимости, всем блондинкам блондинка — красивая, ухоженная от макушки до пяток. Лицо уверенное, нагловатое. Но улыбается вполне даже приветливо, будто подругу или родную сестру встретила.
— Это вы — Оксана?
— Да, это я вам звонила. Садитесь, пожалуйста. Очень приятно познакомиться. Вы что-нибудь есть будете? Здесь равиоли дают вполне приличные.
— Равиоли — это пельмени? — садясь напротив нее, насмешливо спросила Бася. Вернее, постаралась, чтобы ее вопрос прозвучал насмешливо.
— Ну да… Вроде того, — равнодушно пожала красивыми плечами Оксана.
— Тогда так и говорите — пельмени. Давайте называть вещи своими именами.
— Значит, вы любите, чтобы вещи назывались именно своими именами… Что ж, это уже хорошо… Это намного упрощает наше дело, Барбара.
— А у нас с вами есть какое-то общее дело?
— Да, есть. Только не смотрите на меня таким ежиком, умоляю вас. Наверняка вы и сами уже догадались, что ничего неожиданного я вам не сообщу. Ведь догадались, правда?
— Нет. Я сорочьи яйца не ем.
— Что? Какие сорочьи яйца? — в насмешливом удивлении распахнула на нее красивые глаза Оксана.
— Да это, знаете ли, поверье такое — кто ест сорочьи яйца, тот все наперед знает. И обо всем наперед догадывается.
— Надо же, прелесть какая… А вы это серьезно, Бася?
— Что — серьезно? Про сорочьи яйца?
— Да нет.
— А что у нас происходит?
Откинувшись на спинку стула, Бася подняла брови, моргнула пару раз. Еще и достало духу улыбнуться широко и смело, глядя Оксане прямо в глаза. И похвалить саму себя — хорошо, мол, разговор ведешь, вполне уверенно. Еще секунда — и эта девица отведет глаза, наверняка стушуется. Хотя нет, не стушевалась. Выудила сигарету из пачки, красиво прикурила, отмахнула от себя дым ухоженной ладонью. Действительно, произведение искусства, а не ладонь. Гладкая, матовая, маникюр свежайший. Ноготок к ноготку.
— Что происходит, говорите? — красиво выпустив дым из сложенных пухлой подушечкой губ, медленно проговорила Оксана. — Ну что ж, я вам скажу, что происходит…
— Да говорите, говорите, Оксана. Не стесняйтесь. Очень даже интересно послушать.
— Понимаете ли, Бася… Мне очень нелегко говорить вам это, но я все равно должна. Потому что Вадим сам на этот разговор никогда не решится. Он просто-напросто изведет нас обеих, и все.
— Почему — обеих? Говорите за себя, пожалуйста.
— За себя? А вам что, еще не надоело так над собой измываться?
— Измываться? И как я, по-вашему, над собой измываюсь? По-моему, я просто живу со своим мужем, и все. Состою с ним в законном браке, строю крепкую ячейку общества. А остальное… Остальное меня просто не касается. Про остальное я знать не хочу.
— Что ж, ваша позиция мне понятна, Бася. Банальная позиция банальной законной жены. Другого я от вас и не ожидала, впрочем. Но все-таки… Вот я бы так не смогла, честное слово! Да и Вадим тоже хорош… Я, между прочим, уже говорила ему — нельзя, нельзя было так поступать с вами! Нечестно! Несправедливо!
— Простите… А как он со мной поступает?
— А вы что, сами не понимаете? Неужели вы не видите, кто вы есть при Вадиме?
— Ну? И кто же я есть при Вадиме?
— Вы? Вы — нянька, с которой изредка спит хозяин дома, вот вы кто! Но ребенок вырос, и нянька ему вроде как не нужна стала, а прогнать ее духу не хватает… Чертова мужицкая интеллигентность, правда? Все-то нам неловко, все-то нам непорядочно. С одной стороны, действительно непорядочно, а с другой — три судьбы прахом идут. Ваша, его, моя.
— Ну, так уж и прахом!
— Конечно, прахом… А как вы себе это представляете? Перебегать из дома в дом — это нормальная жизнь? Он же не мальчик уже! И он же не может уйти, оставив сына с мачехой! А мальчик успел к вам привыкнуть, и…
— Погодите, погодите! Вы хотите сказать, что если бы я была Глебу родной матерью…
— Ну да! Именно это я и хочу сказать. Тогда все было бы намного проще! Вернее, стандартнее. Из обычной семьи мужчина и уходит обычно, с самыми обычными земными эмоциями, то есть с чувством вины и само уничижением, но зато с надеждой на новое счастье. Он родное дитя с родной мамкой оставляет, понимаете? А от вас как уйдешь? Вы же мачеха… Не сможет он сына с мачехой оставить!