Сладость горького миндаля

Михайлова Ольга Николаевна

– Господи, пятьдесят пять и пятнадцать, - прошептал потрясённый Говард, всё так же по-попугайски покачивая головой.
– Сорок лет разницы. Губа у его светлости была не дура.

– Не дура, - спокойно и серьёзно подтвердил Фредерик Монтгомери.

Он окончательно проснулся. Четвёрка лошадей бодро влекла экипаж по дороге, за окном мелькали холмы, поросшие мхом и густыми травами, мимо один за другим проносились верстовые столбы. Путешествие - одно из приятнейших занятий на свете, но только в одиночестве, подумал Монтгомери. Стерн говорил, что в дороге ему необходим спутник, хотя бы для того, чтобы обменяться впечатлениями, как удлиняются тени, покуда солнце клонится к западу. Красиво сказано, но позвольте мне обойтись

без назойливого попутчика, с которым я, в угоду нелепым условностям, вынужден обмениваться дорожными впечатлениями и перетолковывать на все лады давно избитые темы. Вы говорите об аромате сена на окрестных полях, но ваш попутчик лишён обоняния. Вы указываете на предметы вдалеке, а он близорук, и ему приходится доставать очки. Особенный оттенок облака поражают ваше воображение, но почему, объяснить вы не в силах. Да и кто в силах? Вон тот дикий шиповник - он прекрасен без всяких пояснений, и неловкие попытки наладить беседу заканчиваются лишь взаимным нерасположением.

– Я почему-то думал, что ей за тридцать, - ошеломлённо пробормотал тем временем Говард, перебивая размышления старого герцога, - подумать только! Так молода и восемьсот сорок тысяч фунтов. Какое состояние! Это же свыше сорока тысяч в год, - глаза Чарльза Говарда округлись.
– И сумма за двадцать лет удвоится!

– Она скрасила Хантингтону последние годы, а теперь, как и предвидел Корбин, может всю оставшуюся жизнь ни о чём не заботиться, - кивнул Монтгомери, однако уточнил, - имущество там не в деньгах, большая часть наследства - родовая неотчуждаемая собственность.

– А вы знали Хантингтона, его мужа?

– Практически нет, несколько раз видел его в клубе и на дерби. Он казался истым джентльменом и был красив даже в старости. Всегда жил довольно замкнуто и, говорят, был большим оригиналом, под стать Корбину. Считался коллекционером и путешественником.

– И молодой герцогине было не скучно со стариком?

– Господи, откуда я знаю?
– резко отозвался Монтгомери. "Почему все эти молодые вертопрахи считают, что только молодость делает мужчину привлекательным?", с досадой подумал он.

– А её вы видели?
– В голосе Говарда промелькнуло нескрываемое любопытство.

Монтгомери равнодушно пожал плечами.

– Давно, я помню её девчонкой. Милая такая крошка была. Она же крестница Корбина. Он был весьма дружен с Фареллами. Но вас-то с чего это так волнует, Говард?
– насмешливо осведомился он, взяв газету.

Выражение лица Чарльза Говарда мгновенно изменилось. Теперь перед Монтгомери сидело воплощение невозмутимости и присутствия духа. Если бы не безвкусный галстук, его можно было бы даже принять за джентльмена.

– Меня? С чего вы это взяли?- сухо осведомился Говард, вынимая портсигар. Потом бесцветным голосом поинтересовался, - есть что-нибудь новенькое в газете?

– Нет, - резко отозвался Монтгомери и отбросил "Таймс", сделав вид, что внимательно разглядывает пейзаж за окном.

Он откровенно злился. Ох уж мне эти доморощенные политики из таверны! Утром они сидят с газетой в руках, а вечером обсуждают её с трубкой в зубах. Они не могут существовать без "Таймса", "Морнинг кроникл", "Геральда", точно в них и смысл их бытия. Они нетерпеливо ждут и вечернюю газету: ведь утренние новости надоедают уже к обеду, но тут "вечерних радостей набор" - королева, новая пьеса, очередной боксёрский поединок, восстание в Греции или Неаполе, котировки акций, смерть царей - держит доморощенных политиков в напряжении до ночи.

Монтгомери вообще не любил газет и всегда предпочитал быть немного в стороне от суеты. Как странно, что люди столь живо интересуются тем, о чём завтра забудут! А впрочем, что тут странного? На самом-то деле им не интересно ничего, но надо же о чём-то разговаривать! Мысли подаются им как меню,

и всё мироздание - история, война, политика, мораль, поэзия, метафизика - для них словно подшивка старых газет, бесполезных даже для справок, кроме той, что сейчас лежит на столе! Глядя на все пустыми глазами, они интересуются: "У вас есть что-нибудь новенькое?" и, услышав отрицательный ответ, не могут сказать ничего. За пределами последних суток они напрочь лишены каких бы то ни было мыслей. А если вы в беседе обнаружите иные знания, кроме газетных, вас сочтут непрактичным глупцом, не сведущим в делах мира сего.

– А кто будет у Корбина?
– на сей раз в голос Чарльза Говарда был спокоен и безразличен.

– Не знаю, - столь же безучастно откликнулся Монтгомери.
– Меня пригласил сам Генри, он написал, что должен приехать сэр Эдвард Марвилл. Ну и, конечно же, - он с нарочитой серьёзностью склонил голову к собеседнику, - у Генри будут его племянница мисс Сьюзен Сэмпл, ваша невеста, и её кузина Кэтрин Монмаут, невеста Марвилла. Кто будет ещё - мне неведомо. Да и какая разница?
– с лёгкой долей деланого простодушия осведомился герцог, по-стариковски глуповато заморгав, прекрасно понимая, однако, что Говарда интересует, сколько потенциальных претендентов на руку молодой вдовы соберётся в замке.

"А мальчишка-то тот ещё мерзавец, пронеслось в голове Монтгомери. Сэр Реджинальд рассказывал, как Говард проронил в клубе, что глуп тот, кто дожидается денег, а не ищет их. И через месяц был помолвлен с богатой, хоть и, как говорят, некрасивой невестой. А тут на тебе, герцогиня Хантингтон. Это тебе не жалкие сто тысяч, а вместе с недвижимостью - в восемь раз больше. Да, мальчик поторопился..."

Говард, уставившись в окно, ничего не ответил, и несколько минут прошло в молчании. Молодой человек был так погружён в свои мысли, что забыл зажечь сигару. Мысли его несколько путались и расползались. Известие, что в дом Корбина, куда он направлялся к невесте, приедет одна из богатейший женщин Англии, смутило его, но он и представить себе не мог, что она столь молода. "Восемьсот сорок тысяч, восемьсот сорок тысяч", эти звуки странно повторялись в порывах ещё тёплого ветерка и в скрипе рессор экипажа.

Старый герцог тем временем всерьёз задумался о странной прихоти Корбина пригласить к себе гостей. Он знал Генри только по клубу, но не помнил, чтобы тот славился гостеприимством, скорее, напротив, граф Блэкмор был несколько нелюдим. Монтгомери побывал у него в имении только однажды, лет восемь назад, на похоронах отца Генри, восьмого графа Блэкмора. С чего бы это Корбину вдруг проявлять такое радушие? И эта вдова Хантингтона, зачем Генри её пригласил? Почему именно сейчас? Вопросов было больше, чем ответов, но Фредерик Монтгомери не принадлежал к тем людям, которые забивают себе голову неразрешимыми вопросами.

Сегодня же вечером всё прояснится.

Карета свернула на дорогу, петляющую вдоль живописных холмов, поросших зарослями жимолости и кустами шиповника, и в струях нежного аромата чабреца, мёда и мяты в окно экипажа залетела пёстрая бабочка, забив по стеклу трепетными крылышками. Их мельтешение нервировало Говарда, распахнувшего на ходу дверцу кареты и шляпой выгнавшего мотылька вон.

Ещё через четверть мили показался Блэкмор Холл, огромный неуклюжий замок, которому его нынешний владелец Генри Корбин, девятый граф Блэкмор, безуспешно пытался придать вид респектабельного современного жилища. Увы, массивные стены с вековым налётом красноватой плесени, въевшейся в серые камни, четыре форта, надвратная башня и каменный мост издалека, на въезде, казались романтичными, вблизи же производили впечатление тяжёлое и грубое. Ни пятьсот акров благоустроенного парка, ни разгуливающие повсюду павлины, ни грот с беседками в дорическом стиле, выстроенными по идейке заезжего архитектора, - ничто не могло скрасить суровой грубости древней цитадели.