Сладость твоих губ нежных
Шрифт:
Радио умолкает, девочки печально собираются в очередь у сортира. Катя стоит с краю, заслонённая стеной барака от фонаря, что даёт ей возможность хорошо видеть звёзды, просыпанные в небе, будто должна скоро прийти большая серебряная птица и склевать их для своей сытости.
– Вот ты где, Котова, а я тебя всюду ищу, - говорит вдруг над ней голос Надежды Васильевны.
– Пошли, к начальнице.
Катя вопросительно смотрит в холодные глаза Надежды Васильевны, но там нет ответа, и тогда Катя понимает: что бы не случилось, пощады не будет. Надежда Васильевна молча поворачивается и идёт прочь, и Катя начинает плестись ей вслед. К Ольге Матвеевне. Это крысы, крысы. По пути её
– Я что-то плохо сделала?
– робко спрашивает она, не в силах больше выносить гнетущую кладь неизвестности. Надежда Васильевна молчит, засунув руки в карманы своего военного полушубка, шаги её тяжелы, и Катя понимает, что Надежда Васильевна пьяна.
– Я что-то сделала не так?
– снова спрашивает Катя, и сердце снова замирает у неё в груди. Она уже и не думала, что её сердце сможет так замирать, но страх глуп и всё ещё живёт в ней, несмотря ни на что. Надежда Васильевна не отвечает Кате, она смахивает волосы рукой со лба, покачнувшись на повороте, опирается той же рукой о стену цеха за углом, но удерживается и идёт дальше. Так они приходят к каменному строению с начисто выметенным крыльцом, над крышей которого течёт река дыма, заслоняя своим потоком сияние звёзд. Катя ещё никогда не была внутри, там страшно и тепло, хорошо натоплено печкой, из глубины комнат слышится музыка, бархатный женский голос поёт о любви и цветущих весенних садах. Надежда Васильевна стучит в одну из дверей, приоткрывает её, берёт Катю за плечо и вталкивает её перед собой внутрь. Катя спотыкается о порог, хватаясь рукой за дверной косяк, и видит стол у окна, накрытый скатертью, на нём тарелки и бутылки, сбоку от стола застеленная серым одеялом кровать, рядом с ней полированный комод с двумя дверцами, на комоде стоит горящая керосиновая лампа и лежат стопки книг, на стене висит портрет товарища Сталина. Катя останавливается взглядом на лампе, которая лучится ярким потусторонним светом, словно всё находится где-то глубоко под землёй. Она боится смотреть в другую сторону, где стоит у окна, закрытого белой гардиной с инеевой вязью, приближённая к высшим силам Ольга Матвеевна.
4. Пальцы смерти
Дверь затворяется за Катиной спиной, и наступает молчание. В молчании горит керосин, бьётся Катино сердце и играет за стеной патефон, грудной женский голос продолжает петь о потусторонней жизни, окрашенной в густой белый цвет, будь то снег или цветущая черёмуха. Ольга Матвеевна стоит неподвижно и беззвучно, она как будто и не дышит, воздух не совершает движения в её пустых дыхательных путях, а просто замер там, подобно затекшей внутрь воде.
– Садись на стул, - наконец произносит Ольга Матвеевна. Голос её идёт в другом направлении от Кати, куда-то в стену. Катя находит перед собой стул, отодвигает его и садится, опустив глаза. Скорее бы уже всё кончилось.
– Посмотри, там на столе еда. Хочешь - поешь.
Катя смотрит, куда велено, и видит нарезанные куски ветчины и хлеба, нечищенные яйца, красное яблоко, пару солёных огурцов и наполовину полную бутылку водки. На отдельной тарелке лежит яичная скорлупа и несколько огрызков от уже съеденных яблок.
– Что же ты не ешь?
– спрашивает Ольга Матвеевна отрешённым, красивым голосом. Катя берёт кусок хлеба, кладёт на него ветчину и откусывает от образовавшегося бутерброда полным захватом рта. Едва успев прожевать и проглотить, она кусает снова, давясь, и таким образом быстро запихивает в себя еду.
– Голодная, - произносит Ольга Матвеевна, словно дивясь, как это Катя ещё может быть голодной. От этих слов у Кати кусок застряёт в горле.
–
Катя кивает, вытирая рукой рот.
– Ещё хочешь? Ты хорошо жрёшь, - Ольга Матвеевна подходит и садится на второй стул.
– Любишь жрать? Дети любят жрать. А срать любишь? Что молчишь? Срать любишь, спрашиваю?
– Нет, - говорит Катя.
– Почему? Тебе что, больно, когда ты срёшь? Отвечай.
– Нет. Может иногда.
– А если тебе не больно, отчего ты не любишь срать? Отчего, Котова, дети так любят жрать и так не любят срать? Разве срать нехорошо? Посмотри мне в глаза.
Катя смотрит на Ольгу Матвеевну. Та сидит за столом, уперев в него локоть и уткнув щёку в ладонь. Лицо её перекошено от такого способа сидения. Глаза Ольги Матвеевны, в которые она требовала посмотреть, пусты и неживы. Катя тяжело вздыхает.
– Так что, Котова? Не знаешь? А ведь это так просто. От сранья нет никакой пользы, но все всё равно срут. И ты срёшь, и я сру. Поняла, что я имею в виду? Ничего ты не поняла. Становись на колени. Быстро.
Катя поспешно встаёт на колени, прямо возле стула.
– Ближе ко мне. Подползи ближе. В церкви была когда-нибудь?
– Нет.
– Тогда возьми вот, - Ольга Матвеевна протягивает Кате сложенный вдвое листик в клеточку.
– Читай.
Катя раскрывает листик. На нём круглым, завивающимся почерком написаны карандашные слова. У Кати всё расплывается перед глазами, и она не может понять, что написано. Пластинка за стеной умолкает.
– Читай, дура.
– Слава тебе, потому что ты начальствуешь над всем, и даёшь всему жизнь и свет, и не было бы ничего без тебя, и нет ничего лучше и справедливее тебя, ты чище неба и светлее солнца, о, милый Боже... Спасибо тебе за то что ты есть, и что ты любишь меня, а я люблю тебя больше всего на свете, и кровь свою отдам тебе, и душу отдам, всё отдам тебе, потому что всё это твоё.
– Плохо читаешь. А стихи ты читала хорошо. Давай ещё раз.
Катя прочитывает написанное снова, стараясь читать лучше.
– Ну и, - говорит Ольга Матвеевна, - о ком это всё? Ты поняла?
Катя кивает, поднимая на Ольгу Матвеевну покорный взгляд. Наверное, её всё-таки когда-нибудь отпустят.
– И о ком же?
– Ольга Матвеевна устало смыкает веки и размыкает их вновь.
– О товарище Сталине.
Ольга Матвеевна срывает свободную руку с юбки и, размахнувшись, бьёт Катю по лицу. Катя пытается увернуться, но удар всё равно сильный, так что она чуть не падает с колен.
– Дура, - коротко и зло говорит Ольга Матвеевна.
– При чём здесь товарищ Сталин? В глаза мне смотри, а то хуже будет! Знаешь, что хуже?
– Крысы, - говорит Катя.
– Правильно. Большие, жирные крысы. Они очень любят жрать. Они очень кусачие. Когда ты уснёшь, они будут откусывать от тебя мясо. Так о ком это, дура?
– Может... О Боге?
Ольга Матвеевна хватает Катю рукой за волосы, что ей удаётся только со второй попытки и наклоняется к ней лицом. Лицо её, плоское и широкое, словно вырезанное из круглой кости, кажется Кате огромным, как морда сверхчеловеческой совы.
– О Боге? О каком Боге? О каком Боге, я тебя спрашиваю?
– Я не знаю!
– взвизгивает Катя, больше от страха, чем от боли.
– Тссс! Что ты верещишь, пакость, - переходит на шёпот Ольга Матвеевна.
– Ещё один крик - и пойдёшь к крысам! Запомни, дура, уродка проклятая, запомни, падаль недоношенная, Бог - это я. Понятно? Понятно тебе, сволочь?
– Понятно, - тихо соглашается Катя, зажмурившись от ужаса.
– Хорошо, - Ольга Матвеевна отпускает Катины волосы и уводит своё лицо вверх.
– А ты знаешь, кто такой Бог?