Слава богу, не убили
Шрифт:
(При этом в самой ситуации — профессиональная блядь, обучающаяся на законника — Алене никогда не пришло бы в голову заподозрить что-то противоестественное. Да и не одна она была такая — вон недавняя коллега по «салону» и по юриспруденции вообще подумывала, не податься ли в прокуроры.)
Характерно, что вчерашняя двадцатидолларовая профура с-под Воронежа в замкнутой экосистемке столичных яппи чувствовала себя глубоко органично — все тут было, в общем, знакомо ей, мигом научившейся относиться к непричастным и недопущенным как к компосту, ронять с ленивым отвращением в адрес какого-нибудь «Кафе Пушкинъ»: «Ну это для миддл-класса…» — и надуваться апломбом по малейшему поводу, словно рыба-шар (для изготовления чучела коей — для придания ему эффектной сферичности — надувают обычно презерватив).
Правда, чувство законной принадлежности к ма-ас-ковским мажорам не мешало Алене считать их про себя полными лохами (так она относилась к любому своему окружению, начиная с нюхавших «Серебрянку» одноклассников) — но здесь ее подспудно грела аура лунатической беззаботности, счастливого невменоза, ощущение собственного единства с теми, кто не просто забыл, как она, о существовании пгт Верхний Кисляй, но даже вообразить себе такого не мог. Здесь она, кажется, нашла-таки себя. Не говоря о том, что ее уже дважды оттараканил сам зампредправления Лысаченко…
В общем, придурок Киря встретился не в самый удачный момент.
Неважно, как много он о ней знал, — сейчас Алене меньше всего нужно было, чтобы хоть что-то дошло до Сержа через обнаружившихся, гребись они конем, общих знакомых. Привыкшая ждать ото всех худшего, она допускала с Кириной стороны бескорыстную подляну, но тому, объявившемуся через пару месяцев по телефону, что-то от нее было нужно. Очень хотевшая ответить: «еще позвонишь по этому номеру — те ноги из жопы выдернут», она вынуждена была согласиться на стрелу. Но уж ту забила, конечно, в GQ Bar’е (небрежно-неуступчивое сообщение, что она там завтракает, как бы подразумевало, что Алена завтракает в GQ ежедневно).
Беглая визуальная инспекция (джинсы С ВЕЩЕВОГО РЫНКА, бесформенные кроссовки, застиранный полар; разве что часы — дешевенькие, пара-тройка сот долларов, но, кажется, настоящие Tissot — хоть как-то умещаются в сознании) доставила Рябе смесь ожидаемого удовлетворения (испытываемого всякий раз, когда она убеждалась в ничтожестве визави) с дискомфортом: этот-то визави и вовсе относился к полумифическому инфернальному миру бомжей, бюджетников и таджиков с метлами — то есть, по сути, не существовал, во всяком случае, в одной реальности с Аленой. А то обстоятельство, что он, тем не менее, в ней очевидно присутствует, отбивало аппетит, заставляло раздраженно и бесцельно тормошить вилкой омлет с трюфелями.
…Еще и пялится, усерыш. Че пялишься?.. Она выпрямилась, независимо мотнула головой, отбрасывая за плечо волосы:
— Ну что там у тебя?
Эмоций своих она скрывать и не думала — Кирилл, сидящий напротив Рябы с единственным сторублевым стаканом кефира, прекрасно видел ее беспокойство, беспокойство человека, находящегося в помещении с полтергейстом, и понимал, что оно абсолютно не наигранное. Нет, с Алениной стороны то, конечно, была игра, ролевая — но вне нынешней роли данного игрока не существовало; актер мог перевоплотиться в другого персонажа, однако стать самим собой способен не был — за полным отсутствием себя самого.
До Кирилла вдруг дошло, что он сам испытывает сейчас точно ту же невнятную тревогу.
Года два с половиной назад, продюсерствуя на ТиВи, он хаживал к крашеной блондинке из Узбекистана с переслащенным именем Саулия — настоящее ли оно, он никогда не знал. С Рябой у той была общая рабочая квартира на площади Гагарина — где Кирилл с Аленой и познакомился. Вообще отношения между гастролершами, кучкующимися на съемных московских хатах, складываются какие угодно: взаимное воровство, особенно накануне отбытия домой, тут почти традиция, навести общего сутенера с его братвой на жилище коллеги — тоже дело обычное (в какую ментовку она, незарегистрированная, пойдет заявлять о краже?); но Алена и Улька уживались вполне по-людски: даже, пожалуй, дружили.
У Кирилла до сих пор об «освобожденной женщине Востока» — по образованию учительнице младших классов, дома зарабатывавшей проституцией пять баксов в час — остались довольно теплые воспоминания. Достаточно симпатичная (хотя высветленные волосы при монголоидных глазах смотрелись диковато), с легким нравом, Улька была, конечно, профессионально практична (чтоб не сказать жадна) и, как настоящая азиатка, всегда себе на уме — но с Кириллом они сделались почти приятелями. Случалось, получив зарплату на Яме (5-й улице Ямского Поля, где квартирует ВГТРК), он даже водил ее в цивильные заведения, в подвалах которых Улькины соотечественники, нарушая все санитарные нормы, бодро вертели суши из просроченных продуктов, наверху шумно хеппибёздился и интимно гугукался офисный планктон, пагон, бентос; со второго этажа через стеклянную стену видно было, как все не хочет гаснуть летнее небо за Водоотводным каналом, как в темном скверике у Болотной крутит огонь невидимая молодежь; Кирилл стягивал с шампурчика комки морских гребешков и гадал, кем они с Улькой выглядят со стороны. Можно ли решить, что вот привычно проводит свободный вечер пара небогатых, но прилично устроенных москвичей, связанных постоянными отношениями?..
Иногда, под настроение, узбечка могла пооткровенничать — хотя непринужденно делясь деталями здешнего своего профессионального быта, жалуясь на жадность крыши и клиентов (один — тоже, между прочим, постоянник — говорит: «если полчаса, давай за полцены?» Так за двадцать пять минут — я специально на часы смотрела — он три раза кончить успел, представляешь? Во на что люди способны ради экономии!..), она почти никогда не касалась как раз человеческого своего, ферганского измерения: дома, родных. Но об Алене — с которой они, случалось, усиживали бутылочку дагестанского и, захорошев, многим делились — Улька, в свою очередь, кое-что разболтала и Кириллу. Ему, понятно, в голову бы не пришло, что через какое-то время курочка Ряба будет принимать его в GQ…
Почувствовав его взгляд, курочка подняла лишенные выражения глаза. Выпрямилась, отбросила назад волосы движением головы, раздула ноздри и уставилась на Кирилла:
— Ну что там у тебя? — недовольно.
Сутулящийся Кирилл смотрел исподлобья, ощупывая языком нарождающийся, кажется, на десне флюс.
— Вардан Моталин, — произнес он, чуть кривясь, — знаешь такого?
Не прошло суток с момента задержания, когда Кирилла (ни разу еще не жравшего, кстати — впрочем, особого голода он на нервной почве и не ощущал) выдернули из клетки, сцепили браслетами его правое запястье с левым здорового потного конвоира (звякнуло колько о металлический браслет часов) и без лишних слов повели к выходу.
От яркого майского солнца он слегка «поплыл». Снаружи воняла, работая вхолостую движком, «Газель» милицейской раскраски со сдвинутой боковой дверью. Кириллу пригнули голову, торопливо втолкнули его в темноватое, сплошь серое нутро, где справа, у перегородки, отделяющей кабину, были сиденья для конвоя, а слева, по обе стороны короткого прохода — глухие двери.
Тяжелое уханье, лязг замка. В одноместном «стакане» с голым полом можно было только неподвижно сидеть на жесткой лавке под хиленькой лампочкой в защитном корпусе. Ехали, вроде, не так долго, но в содрогающемся на ходу гулком железном коробке Кирилла, которого никогда не укачивало в транспорте, неожиданно замутило. Когда внешняя дверь отъехала, а Кириллова отпахнулась, он, снова окольцованный, нетерпеливо понукаемый, соскочил неловко на асфальт — и не успел даже оглядеться (понял лишь, что вокруг какой-то замкнутый двор), как оказался в тускло освещенном коридоре, до половины вымазанном зеленой краской, с рядами дверей…