Слава Перуну!
Шрифт:
Три стрелы ударили в спину чеху, собравшемуся вмешаться в Божий суд, – но больше дюжины уже лежали на тетивах, целя в собравшихся у церкви Ильи Пророка чужаков и киевлян.
– Оружие наземь, немцы! – разнесся над Ручьем голос вставшего в стременах великана-кольчужника.
Воины-иноземцы замялись, оглядываясь то на епископа, то на зашедший им в тыл отряд, то на дружинников Святослава и киевлян – стрельцы на стенах, вдохновленные примером вновь прибывших, тоже навели на толпу у церкви луки вполнатяга. Их копья, прежде уставленные в небо, а недавно начавшие грозно клониться вперед, теперь, в обмякших руках, клонились кто куда. Все ли поняли славянскую
– Живо! А то у моих хлопцев пальцы на тетивах устанут.
Адальберт повернулся к своим, обреченно махнул рукой и что-то промолвил на том же, неведомом Мечеславу наречии. Немцы и чехи, кто торопливо, с видимым облегчением, кто упрямо сжав челюсти, медленно разгибая пальцы, укладывали наземь щиты и копья, мечи и широкие топоры на длинных рукоятях, а потом расходились к стенам, чтоб освободить дорогу тронувшему коня вперёд великану-кольчужнику. Конь под тем не уступал всаднику, мало напоминая и привычных вятичу лесных и степных полутарпанов, и легконогих печенежских красавцев. Вождь пришлых направил своего скакуна к месту, где стояли князь-Пардус со своей матерью, прямо по брошенному оружию, и подковы похожих на роговые молоты копыт звучно бухали по брошенным щитам, по древкам копий и голоменям мечей.
– Свенгельд?! – сквозь зубы выдохнула княгиня. – Ты… ты не получил моей грамоты?!
Стальные кольца лязгнули, когда великан спрыгнул наземь и наклонил острый шлем, прижав к груди руку в кожаной рукавице – чуть ниже витой серебряной гривны.
– Княгиня. Я получил грамоту и успел вовремя. Злые люди хотели рассорить тебя с твоим сыном, государем Святославом Игоревичем.
Ольга обреченно опустила веки – сейчас гораздо больше походя на слепую, чем воевода-лях, которому в стороне помогали облачаться в скинутую одежду спутники. Приспустил веки и стоящий поодаль Синко – но на сей раз Мечеслав Дружина успел разглядеть мелькнувшую в карих глазах старейшины киевских биричей тень довольной улыбки.
Свенгельд под пристальными взглядами снял и засунул за широкий, в серебряных бляхах, турий пояс рукавицу, отстегнул бармицу и ремень, стащил с крупной беловолосой головы шлем, уложив его на сгиб левого локтя, вскинул правую руку вперёд и вверх:
– Слава государю! Слава Святославу Игоревичу!
– Слава! – первой подхватила дружина Свенгельда, и на полвздоха отстали от неё люди князя-Пардуса. Восторженный крик, как пожар под ветром, охватил весь Ручей, всё подольское торжище. – Слава! Слава!
Кричал и сын вождя вятичей Ижеслава, кричал со своими соратниками-русинами. И только повернувшись к князю, осекся.
Радости на лице князя – теперь уже великого князя, государя Киева и всей русской земли – не было. Холодно глядел он на кричавшего ему славу Свенгельда, крепко сжимая челюсти. Жестче проступили скулы, и сам князь казался в этот миг старше своих лет годов на десять.
Лишенные оружия, люди епископа Адальберта покинули Киев до заката. Изгнание – был приговор суда Богов, а попытка обезумевшего чеха вмешаться в тот суд сделала изгнание позорным. Впереди пришельцев летела подхватившая крики киевских биричей молва – нет в землях под крылом Сокола для черноризца с его спутниками ни огня, ни куска, ни угла. Никто из подданных Киева не даст им обогреться у костра или переночевать хоть и во дворе. И благо им, коли сумеют растянуть до закатных границ Деревской земли, что лежало в седельных сумах – ни даром, ни за серебро никто не даст и хлебной корки
Кроме немцев и чехов, стольный Киев покинули многие из людей князя Глеба и почти все дружинники Ольги. Эти участь изгоев выбрали доброй волей, иные даже и в открытую, хотя большинство даже не попрощались с теми, за чьими столами ели и пили последние годы. Иные за киевскими стенами прибились к бесславно возвращавшемуся домой епископу, путь других лег на полдень, к Русскому морю, царским дворцам болгарской Преславы и Царя городов. Впрочем, ушедшим ещё повезло – улутичи [15] и берендеи Свенгельда вырезали всю часть Ольгиной дружины, что отворила ворота немцам и осталась их сторожить за спиною гостей.
15
Этот союз восточнославянских племен, обитавших между Днепром и Днестром, в русских летописях называется то уличами, то лютичами, а в византийских источниках – ультинами. Это позволило мне реконструировать их название в именно такой форме.
На следующий день знатные люди Киева и иных русских земель приносили присягу новому государю Руси. Клялись на мечах и золотых обручьях перед истуканами Перуна и Велеса люди русской веры, христиане во главе с князем Глебом – выглядевшим много веселей и праздничней старшего брата – целовали напрестольный крест у той самой церкви Ильи Пророка.
Княжеский терем распахнул погреба, и бочки стоялых медов и греческих вин выкатывали во двор, на площади и перекрестки детинца – куда немедля потянулся люд с Подола и Копырева конца. Бояре киевские старались не отстать от государя, его матушки и брата в щедрости – в меру, понятное дело, богатства своих погребов. Общины концов и улиц тоже накрывали столы по всему Киеву – в общем, весело было всем… или почти всем.
На пиру в княжеском каменном тереме слепой лях Властислав подошел к столу, где сидел со своими людьми Свенгельд. Тот встал, приветствуя старого воеводу, поднес чару, самую роскошную на столе, из которой один и пил, но слепец не торопился принимать угощение.
– Верно ли мне рассказали, будто кинувшегося на меня люди вельможного пана убили без чести, в спину?
Видеть лица Свенгельда седой лях не мог, движений в гомоне пира не слышал, но по голосу угадал и пожатие плеч, и приподнятую бровь.
– Да какая честь тому, кто в Божий суд лезет? Собаке собачья и смерть, пан воевода.
– Другой бы ещё кланялся за подмо… – начал хмельной усач, тот самый, что вез над Свенгельдом волчий стяг. Договорить улутич не успел – удар Свенгельдова кулака снес его с лавки на ковер с заморскими птицами раньше, чем пальцы слепца потянулись к мечу. Соседи было ухватились за ножи на поясах, но увидав, что сотрапезника ударил вождь, оставили резные рукояти в покое – Свенгельд знает, что делает, если ударил, значит, за дело.
– Прости дурака, пан воевода. Подгулял хлопец. Не он говорил – брага хмельная, – попросил Свенгельд и совсем другим голосом прикрикнул на ощупывающего отекшую скулу темноусого: – Винись, Мирчо! Винись, баранья голова!
– П-прости… батька… – выдавил усач Мирчо, не торопясь подниматься на ноги.
– Не передо мной! – Свенгельд кивнул на непроницаемое лицо слепца-воеводы.
Улутич перевел мутноватые глаза, облизнул губы.
– Прости, воевода, спьяну я… – выговорил послушно, косясь на «батьку». Тот кивнул, продолжая смотреть в безглазое лицо.