Славная Мойка — священный Байкал
Шрифт:
Папа не выносит ни салютов, ни воздушных шаров и говорит, что лимонад может заменять воду, если хочется пить, но никакого отношения к праздникам не имеет. Вообще, я не уверен, что для папы есть такое понятие — праздники. То есть папа ходит, конечно, в гости, и за столом сидит, и шутит, но больше всего он радуется, если кто-нибудь удачно сострит, или расскажет ему небылицу о медведе, или выточит винтик для его прибора. Тогда папа этот винтик носит в спичечном коробке и всем показывает, и все должны вместе с ним восхищаться. Мама это делает, как народная артистка — одной половиной лица.
Итак,
Диктор за кадром говорил слова, и они были про дядю Сережу и совсем не про него. На экране появился фрезерный станок дяди Сережи, станок медленно поворачивался, и вдруг в кадр попали глаза дяди Сережи. Он смотрел на деталь, которую обрабатывал. Я уже не слышал слов диктора. Улыбочки в глубине зрачков у дяди Сережи уже не было, и разговор с начальником цеха, который, наверно, репетировали заранее, тоже сразу забылся. Остались глаза дяди Сережи — и вот после того, как я увидел эти немигающие глаза, уставленные на деталь, я что-то о дяде Сереже понял, чего не понимал раньше. Уж он-то не забудет закрепить деталь. Уж он-то ничего не забудет. И если говорит что-нибудь, так слушай. Потому что он зря не говорит…
Руки дяди Сережи двигались за станком, что-то переключая и меняя, плечи двигались, фреза то останавливалась, то медленно начинала вертеться снова, отстругивая тоненькие коротенькие стружки, а над всем этим царили глаза дяди Сережи. Ничего не пропускающие. Точные. Как у снайпера. Вот с кем ходить на медведя.
Фильм после журнала был ерундовый — какая-то любовь, о которой можно смотреть детям до шестнадцати. Там все пели и обсыпались цветами. Скука. Папа тоже так сказал, и даже хотел встать, чтобы уйти, но мы с мамой повисли у него на плечах, он рассердился, пошипел на нас немного, а потом вдруг пришел в очень хорошее настроение.
В конце апреля у нас дома был семейный совет. То есть, конечно, все уже было решено заранее, но я делал вид, что этого не понимаю, и когда папа сказал: «Вот окончишь год как следует — возьму тебя в августе на Байкал», — я и задумываться не стал, потому что ясно было, что надо соглашаться. Если бы я сказал, что не смогу, то они бы переглянулись и разговор повели так, что рано или поздно я все равно пообещал бы окончить хорошо. Получалось, что мои отметки гораздо важнее для папы, чем для меня. Меня-то так или иначе куда-нибудь пристроят, у мамы же август все равно был неотпускной месяц, и папа в августе должен был меня «пасти». Однако он хотел ехать на Байкал, и мама поставила условие.
— Или папа один поедет, — сказала она.
Папа выразительно на нее глянул, потому что тогда непонятно было, куда же денусь я. Но я сделал вид, что ничего не понимаю.
— Байкал, — сказал папа. — Да ты,
— Мне вот и не представить, — сказала мама. Очень уж ей хотелось, чтобы я год закончил хорошо.
— Без троек? — спросил я.
— А если без четверок? — сказала мама.
Вот всегда так. Только согласись. Даже папа брови куда-то кверху лба загнал.
— Ну, уж, Танечка, — сказал он. — Надо же исходить из реального.
— А я вот в пятом классе грамоту получила, — сказала мама гордо.
Папа молчал.
— А ты? — спросил я у него.
— Я-то… — сказал папа. — Я, знаешь, не помню точно… Но, по-моему…
Он так и не договорил.
— По-моему, тоже, — с каким-то торжеством сказала мама. — Правда, Тигран и Сережа появились позже, но ты и без них сам по себе тоже был неплох…
Папа опять поднял брови.
— А зато теперь ты у нас известный планетолог, — сказал я.
— Что?! — изумленно сказал папа. — О господи! Да что ты бормочешь!
— Решили, — сказала мама. — Половина пятерок, половина четверок.
— Четверки, — сказал я. — И одна тройка. По пению. Это же не я виноват.
И я посмотрел на них обоих. Дважды ноль будет ноль. Откуда, интересно, у меня может взяться голос?
— Ну, это действительно, — сказал папа. — Это… не всеобъемлюще важно.
— Но ты все-таки постарайся. Хоть на четверочку с минусом. Вот у меня, скажем, никогда не было голоса…
— Ну что вы, дорогая, — сказал папа страшно торжественно. — Как это у вас не было голоса?
— Нет, серьезно. Голоса у меня не было, а пятерку я все равно получала. Потому что старалась…
— Стоп, Танечка. Вот тут я решительно не согласен. Если нет голоса, то и стараться не надо.
— Не пой, красавица, при мне… — тихонько сказал я.
— Цыц! — сказал папа.
Глобусы
Перед самыми майскими днями Ирина Петровна, которая была у нас классным руководителем до четвертого класса, попросила Андрюшку, Валеру Нифонтова и Женьку Фирсова после уроков съездить с ней в магазин учебных пособий. Им надо было всем троим домой, но она сказала, что напишет записки и, кроме того, возьмет их с собой в кино. Они согласились, съездили с ней в магазин, привезли какие-то глобусы, с которыми еле влезли в троллейбус, а в субботу, как условлено было, после уроков сели ждать на скамеечку возле школы, и как раз шли в «Баррикаде» «Джентльмены удачи».
Ирина Петровна вышла из школы. Торопится.
— Во сколько сеанс? — говорит. — Вы хоть узнали?
— Узнали. В три часа.
— Вот и хорошо… Успеем.
Идут в кино. Ребята около Ирины Петровны прыгают — привыкли к ней все же за те три года. Если что раньше и бывало, так сейчас все забылось.
Подошли к кино. Очереди перед кассой нет.
— Ну, — говорит Ирина Петровна, — Фирсов, собирай быстренько деньги, я возьму сразу, чтобы всем вместе сидеть…
Сказала и стоит. И ребята стоят. Из них только у одного Валеры Нифонтова было пятьдесят копеек, а у Андрюшки и у Женьки — ничего. Ирина Петровна в кошельке своем смотрит, отсчитывает на себя мелочь.