Славная Мойка — священный Байкал

Глинка Михаил Сергеевич

Дядя Тигран вдруг посмотрел на них своими круглыми глазами и сказал, что есть, по меньшей мере, два способа улучшить возможности, и один из них — окислить эту поверхность, то есть сделать ее еще более твердой.

Папа и дядя Сережа посмотрели друг на друга, и папа спросил:

— А второй способ?

— Вы сначала прикиньте первый.

— Хорошо, — сказал папа, и они взяли с дядей Сережей бумагу и шариковые ручки и сели за стол. Похоже становилось на то, что пули лить будем не скоро. Я прошел в другую комнату, где стоял

огромный стол дяди Тиграна, и стал понемногу вытягивать ящики — совсем на немного вытягивать и смотреть, что там. Тут и инструменты были всякие, и приборы, и провода, и коробочки…

— А это что, дядя Тигран? — спросил я, вытянув один из ящиков.

— Это? — сказал он. — А-а! Это военный ящик. Гильзы.

— От винтовок?

— Не только, — сказал он, — есть даже от легких пушек.

Жутко интересный был ящик.

— А это? — спросил я.

— Это осколок от мины.

— Противотанковой?

— Нет, минометной.

— А, — сказал я. — Это от той, которой вы с дядей Сережей чуть папу не прихлопнули.

— Во-во, — весело сказал дядя Тигран и засмеялся.

— Мне папа рассказывал, — сказал я. — Вы потом еще вместе какой-то взрыв устроили.

— Папа путает, — сказал дядя Тигран. — Это уже на следующий год было. Мы уже в один пионерлагерь тогда все вместе поехали.

— А расскажете?

— Само собой, — сказал дядя Тигран. — Кому и знать, как не тебе. Само собой, расскажу, только не сейчас.

— Вот именно, — входя в комнату, сказал дядя Сергей. — Мы, Тигран, прикинули насчет окисления. Вообще, не так худо. Попробуем. А что за второй способ?

— Так вам сразу все семейные секреты и выдай, — сказал страшно довольный дядя Тигран. — Может, и окисления хватит.

— Может, и хватит, — задумчиво сказал папа. — Ну, что — за дело? Лить пули?

— Где у тебя реквизит, потомок чеканщиков?

— Там, где ему и положено быть, — ответил аккуратный дядя Тигран и открыл еще один ящик.

Пули, которые мы в то воскресенье лили, назывались двойными турбинами. Они были с дыркой внутри. И с обеих сторон — снаружи и по стенкам дырки — у этих пуль шли глубокие винтовые канавки. В воздухе такая пуля начинает вертеться, как волчок, а если во что-нибудь попадет, то разваливается на кусочки, и кусочки эти рвут все кругом. Довольно зверская штука!

— На медведя, так уж на медведя, — сказал дядя Сережа. — Медведь лошадям шейные позвонки перекусывает, так против него приходится кое-что придумывать. Или ты, Митрий, считаешь, что на медведя надо ходить с рогатиной?

— С рогатиной, конечно, честнее, — сказал я.

— Мы тоже так думаем, — сказал дядя Сережа. — Но, знаешь, для рогатины особое древко нужно — рябиновую, понимаешь ли, жердину. А где ее достанешь? Надо весеннюю, особую, выдержать ее как следует…

— Трудно, — сказал я.

— Вот и приходится пока заниматься ружейной охотой, — сказал

дядя Сергей, он у нас все же главным по медведю был. — Мы, Митрий, понимаем твое отношение к этим пулям, мы к тебе даже в некотором смысле присоединяемся, но пока ничего не можем поделать, медведя все же надо победить…

Формочку для пуль дядя Тигран выточил на каком-то особом станке. Снаружи она была как медный кубик с двумя дырками. Пули вываливались блестящие, как серебро, хотелось сразу же взять их в руки.

— Дядя Тигран, мне надо тут несколько дырочек просверлить, — сказал я и вынул лист жести.

— Так в чем же дело?

— Вы поможете?

— Да ты сам справишься. Вон там станок. Только зажми как следует, чтобы на сверло не замотало. Сережа, покажи ему.

Мы с дядей Сережей подошли к сверлильному станку. Я знал, где он включается. Мы выбрали сверло, и дядя Сережа завинтил его в патрон.

— Зажми жесть, — сказал он.

— Дай так можно…

— Зажми жесть, — повторил он.

А зачем ее было зажимать? Дырок-то нужно было много — штук десять — так что, каждый раз заново и зажимать? Я включил станок.

Дядя Сережа его выключил.

— Зажми жесть, — спокойно сказал он.

Ну, я зажал. Включил. Опустил сверло. Оно, как бумагу, прошило жесть. Поднял сверло, развинтил тиски, передвинул жесть. Хотел опустить сверло снова.

— Зажми жесть, — как автомат сказал дядя Сережа.

Пришлось опять зажать.

— Вот так.

После пятой дырки он отошел.

— Скоро ты там? — спросил меня папа.

— Сейчас.

Я досверливал седьмую. Не стал я больше зажимать жесть. Держа ее в руке, я нажимал на рычаг сверла. Вот уже почти просверлил… Но тут кусок жести вырвался у меня из пальцев и завертелся на сверле. Я не успел отдернуть руку — рубануло по пальцам. Я заорал и отскочил от станка.

…Они все трое стояли и смотрели, как на сверле крутится погнутая жестянка, и на мои пальцы. Не до кости, но здорово резануло, а главное, жаль, что не левую — завтра у нас письменная контрольная…

И стыдно было.

— Я считаю, что Митьке повезло, — сказал дядя Сережа. — Хоть одну вещь он на всю жизнь запомнит.

Пальцы мне полили йодом и замотали. Но никто не жалел, даже папа. Только спросил — больно или не очень. Я подождал, когда совсем невтерпеж от йода стало, и сказал:

— Не очень…

— То-то, — сказал дядя Сережа. — Пойди-ка, вынь сверло и поставь его на место, в гнездо…

Теперь то, что он говорил, я в оба уха слушал. Мне даже приятно стало делать то, что дядя Сережа хочет, чтобы я делал. Папа засмеялся и сказал, что его сын, то есть я, явно сообразительней дождевого червя.

Собака

На большой перемене Томашевская подошла ко мне с каким-то списком и, не глядя, говорит:

— Беляков, на собаку сдавал?