Славянские хроники

Бременский Адам

55 (54). Между тем наш архиепископ, удалённый от двора благодаря проискам Кёльнского епископа, жил в Бремене как частное лицо, в уединении и покое¹⁷⁹. О, если бы разум его наслаждался тем же покоем, что и его тело! Ведь он был бы вполне счастлив, если бы удовольствовался церковным добром и богатствами своих предков, и никогда не видел нечестивый двор или по крайней мере редко его посещал. О других великих мужах мы читали, что они, презрев мирскую славу, избегали королевского двора, словно второго капища, предпочитая бежать от мирских бурь и придворных интриг к философскому созерцанию уединённой жизни, словно к надёжной гавани и покою блаженства. А наш владыка спешил по иному пути, считая прямым долгом мудрого мужа не только терпеть придворные труды ради блага своей церкви, но и, не колеблясь, встречать любую опасность и, если потребуется, принять саму смерть. Поэтому в первое время он, если я не ошибаюсь, посещал королевский двор ради торжества своей церкви, а под конец, потеряв или вернее рассеяв всё, что имел, трудился уже ради освобождения своей епархии. В этом деле им руководило, во-первых, честолюбие, а во-вторых, нужды его церкви, которая постоянно страдала от зависти герцогов нашей страны и ныне доведена до крайней нищеты[Schol.87]. Это несчастье своего времени он горько оплакивал каждый день, используя при этом специально составленные псалмы, посредством которых он рассчитывал отомстить врагам церкви.

56 (55). Он был весьма суров к своим прихожанам, которых должен был скорее любить и заботиться о них как пастырь о своих овцах; о причине этого мы слышали из его собственных уст; прочее же я узнал от других.

[В

том же году, когда умер цезарь], неким священником из его диоцеза был убит родной брат архиепископа, а именно пфальцграф Деди¹⁸⁰. Он был добрым и справедливым мужем, который и сам никому не причинял зла, и брату не позволял это делать. Всё это выяснилось при его кончине, когда Деди, умирая, просил собравшихся пощадить его убийцу и завещал это брату. Исполняя его последнюю волю, тот разрешил-таки этому священнику уйти безнаказанным, но с того времени питал ненависть ко всем служителям своей церкви. Была, говорят, и другая причина его ненависти. Так, владыка велел как-то схватить одного из своих людей, который вёл себя слишком дерзко; остальные, возмущённые до безумия, вооружённые ворвались в спальню епископа и угрожали применить силу и прочее, что подсказывал им гнев, если тот не освободит схваченного. Третьей причиной было то обстоятельство, что епископ, желая щадить своё добро, часто уходил из дома на год, а то и на два. ¹⁸¹После долгого времени он возвращался в епархию и начинал требовать отчёт у своих рабов и крепостных¹⁸¹, но находил всё своё добро и доходы в ещё большем беспорядке, чем если бы он сам был дома. Этот «сорт людей», как справедливо замечает Саллюстий, «ненадёжен и вероломен, и его нельзя удержать ни милостью, ни страхом»¹⁸². Кроме того, прихожане так были преданы пьянству, пороку, широко распространённому среди этого народа, что архиепископ питал к ним прямо-таки отвращение и имел обыкновение часто говорить о них: «Их Бог - чрево»¹⁸³. Ибо ссоры и драки, строптивость и злословие, а также ещё худшие преступления они совершали именно в пьяном виде, а на следующий день видели в этом всего лишь забаву. Адальберт сокрушался также по поводу того, что многие из них до сих пор опутаны языческими заблуждениями, так что по пятницам едят мясо, кануны святых праздников, а также сами праздники и даже благословенный 40-дневный пост оскверняют обжорством и развратом, ни во что не ставят клятвопреступления, а кровопролитие считают похвальным делом. Точно также прелюбодеяния, кровосмесительные браки и иные выходящие за рамки природы мерзости едва ли осуждаются кем-либо из них; большинство имеет двух, трёх, а то и большее количество жён. Они также употребляют в пищу падаль, кровь, удавленину и мясо вьючного скота¹⁸⁴. И, наконец, ещё более резко архиепископ отзывался по поводу ненависти, которую они питают к чужеземцам и по поводу того, что они до сих пор были более верны герцогу, нежели своей церкви. Когда митрополит в обличительных речах часто осуждал в церкви эти и другие пороки народа, они издевались над его отеческими наставлениями и ни священникам, ни церквям Божьим не желали оказывать никакого уважения. Подобное поведение паствы побудило архиепископа не жалеть этот «жестоковыйный народ»¹⁸⁵ и не доверять ему, говоря: «Их челюсти нужно обуздывать уздою и удилами»¹⁸⁶; а также: «Посещу жезлом беззаконие их»¹⁸⁷, и прочее. Итак, при всякой возможности, если кто-либо из них совершал тот или иной проступок, он тут же приказывал бросать его в оковы или отбирать всё его добро, со смехом заявляя, что телесные страдания полезны для души, а потеря имущества способствует очищению от грехов. Потому и вышло, что должностные чины, которым он доверил свои полномочия, погрязли в грабеже и насилиях. И исполнилось пророчество, которое говорит: «Когда я мало прогневался, они усилили зло, говорит Господь»¹⁸⁸.

57 (56). Итак, находясь в Бремене и ничем более не владея, владыка жил за счёт грабежа бедняков и имущества святых общин. Главным приорством в епархии управлял тогда его раб - Свитгер. Растратив имущество братии, он был разжалован за убийство в дьяконы, но затем опять восстановлен; не имея, что дать на содержание братии или господина, он, сознавая свою вину, бежал от гнева владыки. Так приорство вновь вернулось под власть епископа и было в это время полностью разорено его наместниками. То же самое происходило и в отдельных общинах: епископ гневался на приоров, те угнетали народ, а в итоге растраченным оказалось всё имущество церкви. Этих бедствий избежал только странноприимный дом, который был основан ещё св. Анскарием и стараниями последующих отцов вплоть до последних лет господина Адальберта оставался цел и невредим. Тогда же наш викарий, словно «верный и мудрый управитель»¹⁸⁹, получил задание позаботиться о милостыне для бедных. Мне страшно и говорить, насколько грешно обирать бедных; одни каноны называют это святотатством, а другие приравнивают к убийству. Если мне будет позволено, то я с разрешения всей братии скажу, что в течение всех семи лет, которые архиепископ ещё прожил после этого, из знаменитого и богатого госпиталя Бременской церкви не выдавалось никакой милостыни. Это кажется тем более отвратительным и бесчеловечным, что как раз в это время был голод и многих бедняков повсюду находили мёртвыми на улицах. Так, пока наш пастырь был занят придворными делами, его святейшие наместники опустошали овчарню Господню и свирепствовали в епископстве подобно волкам, только там давая пощаду, где уже нечего было унести.

58 (57). В это время в Бремене произошла достойная сожаления трагедия: угнетению подвергались горожане, рыцари и торговцы, а также, что особенно тягостно, клирики и святые девы. Кары, которым их подвергали, кажутся справедливыми в отношении виновных, побуждая тех к исправлению, но несправедливыми в отношении других. Так, если кто-либо из богатых людей считался невиновным, то ему давали трудновыполнимое задание, чтобы сделать его виновным. Если он игнорировал это задание или заявлял, что оно невыполнимо, у него тут же конфисковали всё его имущество; если же он осмеливался роптать, то его немедленно бросали в оковы. Можно было видеть, как одних избивали плетьми, других выгоняли из домов, многих заключили в тюрьму, а ещё большее число людей отправили в изгнание. И, как то бывало после победы Суллы¹⁹⁰ в гражданской войне, могущественные люди часто без ведома архиепископа, но якобы по его приказу осуждали тех, к кому они питали личную ненависть. В этих преступлениях оказались замешаны люди разного пола и звания. Так, мы видели, что даже слабых женщин зачастую лишали золота и одежд, а в числе зачинщиков гнусного грабежа были священники и епископы. Далее, от тех, у которых было конфисковано их добро или которые жестоко пострадали от сборщика налогов, нам стало известно, что одни из них сошли с ума от невыносимых страданий, а другие, ещё недавно богатые люди, побирались по чужим дворам. Поскольку грабежи обрушились на всех подданных епископа, то не миновали они и торговцев, которые со всех концов света стекались в Бремен по торговым делам. Неумеренные поборы со стороны чиновников епископа часто вынуждали их уходить голыми. Так город вплоть до сегодняшнего дня оказался лишён и жителей, и торговли, особенно после того, как слуги герцога подчистую забрали всё, что ещё оставалось у наших. Всё это часто случалось и прежде, в присутствии архиепископа, а в его отсутствие, и особенно после изгнания, стало просто невыносимым.

59 (58). Итак, потратив напрасно много труда и много подарков, архиепископ после трёх лет своего изгнания добился наконец желаемого и вновь занял прежнее место при дворе¹⁹¹; по мере роста успехов он добился высшего звания, а именно звания наместника королевства, и в седьмой раз стал консулом¹⁹². Получив этот высокий пост, занимая который он мог показать всё величие своей души, он уже тогда решил вести себя осторожно в отношении князей и не нападать на них так, как прежде. Поэтому он первым делом помирился с Кёльнским епископом, а затем и с остальными, против которых он погрешил или, лучше сказать, которые сами погрешили против него. После этого, устранив все помехи на пути своей церкви, ради торжества которой он, не покладая рук, трудился при дворе и истратил столько денег, он приобрёл в это время Плессе, Дуйсбург, Гронинген и Зинциг. Вильдес-хаузен, ближайшее к Бремену приорство, и Розенфельд близ Гамбурга также были уже практически у него в руках. Если бы он прожил дольше, то, очевидно, подчинил бы нашей митрополии и Верденское епископство. Наконец, он уже открыто готовился учредить в Гамбурге патриархию и лелеял другие грандиозные и невероятные планы, о которых было подробно сказано выше¹⁹³.

60 (59). К вящей славе епископа послужило и то обстоятельство, что в год его консульства в Люнебурге в пику герцогу состоялась знаменитая встреча цезаря с королём Дании. Там под предлогом союза было заключено военное соглашение против саксов¹⁹⁴. В том же году было подавлено и первое выступление против короля. Так, герцоги Отто и Магнус в течение года опустошали Саксонию, но, наконец вняв совету епископа, отдались во власть короля. Король передал герцогство Отто¹⁹⁵ Вельфу¹⁹⁶, а наш архиепископ вернул себе церковные земли, которыми прежде владел Магнус.

61 (60). Итак, вновь оказавшись на вершине славы, епископ, хоть и испытывал частые физические недомогания, но не хотел оставлять государственные дела и, лёжа на носилках, ездил вместе с королём от Рейна к Дунаю, а оттуда опять в Саксонию. Одни говорят, что король согласился-таки с тем, что в ближайший праздник Пасхи¹⁹⁷, когда князья соберутся в Утрехте на Рейне, должно быть утверждено всё, чего желала душа епископа по поводу Лорша, Корвея и прочего. Однако другие уверяют, что король хитрыми отговорками склонял епископа отказаться от Лорша, обещая за это предоставить его церкви два равнозначных аббатства в своём королевстве по его выбору. Однако епископ проявил упорство и ответил, что не желает себе ничего другого. Наконец, после того как все усилия его оказались напрасны, он умер и вместе с жизнью потерял Лорш и прочие церковные владения.

62 (61). ¹⁹⁸Приближение его кончины было отмечено многочисленными знамениями¹⁹⁸, которые были столь устрашающи и необычны, что перепугали не только нас, но и самого владыку, столь явны и очевидны, что каждый, кто мог внимательно вглядеться в беспорядочный образ своей жизни и обратить внимание на слабость своего здоровья, должен был убедиться в приходе своего конца. Нравы этого мужа, который сам всегда осуждал дурные нравы других, перед смертью стали просто отвратительны и невыносимы, так что епископ стал непохож на самого себя, особенно же после своего изгнания и разорения епархии, которая была доверена его попечению. После этого, мучаясь от стыда, он давал выход своему гневу и скорби больше, чем то пристало мудрому человеку, - ибо не находил возможности вернуть церковное имущество, - и от чрезмерных тягот в своём весьма тяжёлом положении не то чтобы совсем сошёл с ума, но потерял всякую рассудительность. Всё, что делалось им впоследствии, представляется нелепым и безрассудным и, как мне кажется, совершалось «не в здравом уме, как то клялся безумный Орест»¹⁹⁹. Так, днём он, как мы говорили выше²⁰⁰, спал, а по ночам бодрствовал; «отвращал слух от истины и обращался к сказкам и басням»²⁰¹; забывая подавать милостыню беднякам, он всё, чем мог бы владеть, тратил на богачей и в особенности на льстецов; растратив церковное имущество и ничем более не владея, он жил за счёт грабежа несчастных и собственности святых общин²⁰²; превратив приорство в поместье, а госпиталь в приорство, он уподобился тому, кто, «разрушая, строит, заменяя квадратное круглым»²⁰³; он легче обычного впадал в гнев²⁰⁴ и одних собственноручно избивал до крови, а других - и очень многих - оскорблял бранными словами, чем бесчестил не только их, но и самого себя. Таким он стал под конец жизни, полностью изменившись и оставив прежние добродетели, так что ни он сам, ни его люди уже не знали в точности, чего он хочет, а чего нет. Впрочем, его красноречие до конца оставалось таким, что если бы ты услышал его речь, то легко поверил бы, будто всё, что он делает, исполнено глубокого смысла и величия.

63 (62). Когда весть о губительной перемене в этом славнейшем муже, о его упадке и явной деградации разошлась благодаря крылатой молве по всем частям света, его знаменитый брат, пфальцграф Фридрих²⁰⁵, прибыл, как помнится, в Лезум, чтобы образумить брата. Но, увещевая его в том, что касалось его чести и здоровья, он не добился успеха и в раздражении удалился, обвиняя в неудаче Нотебальда[Schol.88] и прочих подобных ему людей, которые опутали сиятельного мужа своими интригами и свели с ума своими советами. Так оно и было; мы сами видели, что этот епископ дошёл в то время до такого позора, что говорили даже, будто он предался ворожбе²⁰⁶. Однако в этом преступлении названный муж был неповинен -тому свидетели Иисус, его ангелы и все святые!
– ибо он часто говорил, что чародеев, предсказателей и подобных им людей следует карать смертью. Поскольку записано, что «со святым ты будешь поступать свято, а с лукавым - лукавить»²⁰⁷, то я полагаю, что он сначала сбился с обычного правильного пути, а затем окончательно пал то ли в результате дурного влияния тех, кого он считал достойными своего доверия, то ли в результате нападок врагов, которые тревожили его церковь. Сломленный резкой переменой нравов он был потрясён внешними ударами судьбы и наконец заболел и начал тонуть, словно попавший в бурю корабль. Он старался поправить здоровье с помощью лекарей, но из-за частого употребления лекарств болезнь его только усилилась, так что он лежал теперь полуживой и ожидал конца, не надеясь на выздоровление. [В то же время он, спеша ко двору, случайно упал с лошади][Schol.89]. Раскаявшись, он начал горько плакать вместе с Езекией²⁰⁸, обещая Богу исправление своей жизни и, - о обычная милость Христова!
– вскоре выздоровел. Прожив после этого ещё три года, он исполнил многое, но не всё из того, что обещал.

64 (63). В те же дни объявилась некая женщина, одержимая духом прорицания, и открыто говорила всем, что архиепископ скоро, - а именно в течение двух лет, -умрёт, если только не исправится. То же самое утверждали врачи. Однако при епископе были и другие - лжепророки, которые утверждали обратное, и им оказывалось гораздо большее доверие. Они предсказывали, что Адальберт будет жить так долго, «пока не положит всех врагов своих в подножие ног своих»²⁰⁹, а вслед за этой болезнью придёт крепкое здоровье и благополучие во всех делах. Наиболее близким к нему из всех его людей был Нотебальд, который, хоть и предсказал епископу много правды, но обманул его в самом главном. Мы видели, как в Бремене в то время кресты обливались слезами; мы видели, как свиньи и собаки оскверняли церкви, и их едва удавалось прогнать от самого подножия алтаря. Мы видели, как стаи волков жутко завывали в самых окрестностях нашего города наперебой с совами. Однако епископ упорно предавался своим мечтам, и напрасно все говорили ему о том, что эти события касаются именно его. Никогда мёртвые не общались с живыми столь доверительно, ибо всё это предвещало смерть епископа. В том году, когда умер архиепископ, Гамбург сгорел и дважды был разорён²¹⁰; язычники, одержав победу, подчинили своей власти всю область нордальбингов; убив воинов или уведя их в плен, они обратили в пустыню всю эту провинцию, так что со смертью доброго пастыря в стране, можно сказать, не стало мира. За 14 дней до смерти Адальберт слёг в Госларе, но по-прежнему не хотел ограничивать себя напитками и не давал делать себе кровопускания. Его поразила жестокая дизентерия, так что он исхудал, как скелет. Однако - увы!
– он до последнего смертного часа думал не о спасении своей души, но только о государственных делах. Когда Вецило, архиепископ Магдебурга, и другие братья пришли к нему и попросили впустить их, то он, -уж не знаю по какой причине, - велел закрыть перед ними ворота, заявив, что из-за мерзкого характера его болезни никому не следует его видеть. Только королю, которого Адальберт любил до самой смерти, был открыт доступ к больному. Напомнив королю о своей верности и долговременной службе, он со многими стонами поручил ему свою церковь и церковное имущество.