Славянское фэнтези
Шрифт:
— Жена мужа бояться должна! — заявила бабка Фрося. — И за мужа бояться должна! Потому как если муж ударил, все одно будто погладил. А без мужа тебе жизни точно не будет!
— Ты за ним как за стеночкою каменной, — подтвердила бабка Анфиса. — А ну как разобьют ее, что ж ты делать-то одна будешь, горемычная?
И вот так — каждый день. Только Алексий за порог, как бабки тут же его чуть ли не хоронят! Василиса знала, что надо просто подождать немножко, помолчать спокойно, и приживалки почти сразу начнут ссориться
Но невозможно было слушать их кудахтанье, и Василиса перенеслась мыслью в чистое поле. Что там есть, что будет? Навели все-таки бабки печаль-тревогу, вот и думать уже, как они, начала. И тревожно так стало, даже зажмурилась, а руки-то сами продолжают работу над вышивкой, Василиса тело любимое как помнит, так и ведет узор, ни одного стежка ошибочного не сделает, ничем милый образ не исказит.
Звонкий голосок прервал внезапно работу:
— Купцы приехали!
Василиса встрепенулась. Мигом спрятала рукоделие, топнула на приживалок, перекинула косу на плечо, провела легонько ладонью по лицу.
Вроде и нет колдовства-ведовства какого, а девка Аленка и бабки в который раз удивляются: только что хозяйка в горнице была — и нет уж ее. Сидит прекрасная девица, руки белы, щеки красны, коса гладка, а завиток шаловливый выбивается. И не думы о хозяйстве-пропитании думает, а о чем-то своем девичьем мечтает. Ни одной морщинки — только улыбка легкая и витает на челе.
Бабки же — затаились на лавке привычно, будто и нет их вовсе. Знают: ворчать и причитать можно сколько угодно, Василиса их ни одним словом не попрекнет, только бы при Алешеньке да при купцах молчали.
Гости вошли почти неслышно. Сразу стало ясно: этим ковер с оленями и цветами не глянется. Людей с южных земель красивым узором не заманишь.
Пока гости устраивались, Василиса три раза хлопнула в ладоши. Аленка — маленькая, но шустрая. Никогда не путает. Вынесла дивный ковер — тонкий, легкий, нежный. Посреди голубого озера — лебедь плывет белая. Хороша лебедь, но глаза печальные. Смотрит она ввысь, и будто стон ее слышен.
Приживалки расплакались, Аленка, пока ковер расстилала, влагу с ресниц украдкой смахивала, даже купцы — уж на что суровые люди, да и то прослезились. Спрашивают:
— Почему же она такая грустная?
— А чего же ей не грустить? Всякая птица в небо рвется, негоже ей в чулане пылиться.
— Берем. Как и договаривались.
Пока купцы отсчитывали монеты, Василиса тихонько прищелкнула пальцами. Раз пошло дело — можно и другой ковер предложить.
Расстелила Аленка новое чудо — на отвесных скалах терем прилепился. Вроде и на пряник похож, но со стороны не подобраться никак.
Покачали головами купцы.
— Э, нет, хоть ты и умница, — старший запустил пятерню в бороду и покачал головой, — но сразу видно: не знаешь мира, не понимаешь, что и кому предлагать. Не годится нам твой замок — земли
Василиса с сожалением вздохнула, но ничего в ответ не сказала. Только рукой по ковру с лебедью провела — а купец зорко вглядывался в эти движения.
Скоро он выйдет из терема, выведет своих людей в чистое поле, расстелет ковер, так же проведет по узорам рукой — и выпростаются лебединые крылья, поднимут людей вверх, и полетит вытканный Василисой чудесный ковер туда, куда, мягко ведя по вышитым линиям, направит его купец.
— Ну, спасибо, хозяюшка, — негромко произнес торговый гость. — А как мои заказы на огненный ковер и ковер с булатными мечами?
— Неинтересно мне, — еще тише ответила Василиса. — А когда неинтересно — как душу в ковер вкладывать?
Когда гости ушли, бабки вновь принялись за свое, да еще между собой поругались: одна говорила, что веселые песни ни девушке, ни женщине петь вообще не должно, другие утверждали, что можно — но только если муж позволяет.
Потом хозяйке совсем надоели препирания, она оставила покрывало, хитрым образом прикрыв его. Покинув горницу, взяла на лестнице лампадку, зажгла ее, вошла в подвал и, затворив за собой дверь, погасила чадящий огонек.
По щелчку пальцев перед ней мигнул веселый шарик света. Женщина спустилась вниз, к леднику, мягко пробираясь по старым деревянным ступеням.
— Что, Премудрая, утомили тебя безумные бабы? — Между кадкой с квашеной капустой и бадейкой медовухи сидел худощавый мужик в длинном черном плаще. Чтобы вместиться в пространство между полок, он согнулся вдвое, но чувствовалось, что такое положение дел его не смущает. — Я бы на твоем месте каленым железом вычистил этот очаг мракобесия.
Когда гость улыбался, становилось видно, что верхних передних зубов у него нет, а нижние выгнуты жутковатым образом. В глазах гостя поблескивали желтоватые огоньки, а из-за спины торчала рукоять меча, обтянутая потрескавшимся кожаным ремешком.
— Если ты… — Василиса не шагнула — проплыла шаг к гостю, — еще раз… — и снова шажок, — назовешь меня Премудрой… — третий шажок, и молниеносным движением гость вынимается с полки и выкидывается на пол, — то я тебя, Кощеюшка, несмотря на все твое бессмертие, изничтожу напрочь!
Кощей решил не вставать — только поправил плащ, чуть сдвинул за спиной меч и, отсмеявшись, продолжил разговор лежа:
— Вот я вас, баб, совсем не понимаю! Возьми любого мужика, каким он захочет остаться в летописях — Ванькой Умным или Ванькой Красивым? Хрен ведь кто на красоту позарится! Через полтыщи лет плевать всем будет на красоту. А умных — запомнят. Премудрая ты, и этим все сказано!
Василиса вновь замахнулась, но ничего не сделала — ясно было, что ей сложно ударить лежачего, видимо, на то и был расчет. Кощей расхохотался.