След ангела
Шрифт:
Потом велела ложиться и вышла с мамой на кухню.
— Ну что? — спросила Ольга Сергеевна. Глаза ее были полны слез, готовых пролиться градом.
— Ушибы, гематомы… Как говорится, все на лице. Сотрясения мозга, по-моему, нет. Но в школу не отпускай до конца недели. Не давай читать, смотреть телевизор, к компьютеру даже близко не подпускай. Компьютер еще вреднее, чем телевизор. Короче — полный покой. Если появятся головные боли или рвота, головокружение — сразу вызывай участкового врача. Не давай курить, и сама не кури. Почаще проветривай комнату. И присматривай
Проводив подругу, Ольга Сергеевна порадовалась, что сегодня только вторник. Значит, еще целых пять дней она не будет ходить на работу, подежурит дома, с сыном.
Наутро она, поднявшись ни свет ни заря, отправилась по магазинам. Пришла с полными сумками.
— Наркотики принесла? — был первый вопрос ее сына.
— А как же, все по полной программе, — ответила заботливая мать.
Наркотиками на своем домашнем языке они называли халву и мороженое. Оба были ужасными сластенами, и эти лакомства исчезали у них мгновенно.
Завтрак Саньке подали царский: кефир, бутерброды с колбасой и сыром, пшенная каша, чай с молоком. Трудно даже вспомнить, когда ему столько приходилось есть за утро.
После завтрака он снова заснул. А мать, поставив вариться курицу, тоже прикорнула на своем диванчике в кухне.
Так они и провели весь день, засыпая, просыпаясь, питаясь, снова засыпая. И весь день ничего не делали: ни Санек уроки, ни мать домашние дела. Телефоны молчали — и мобильный, и городской. Только вечером позвонила подруга-врач узнать, как дела.
Следующий день прошел примерно так же, с одной лишь разницей — обоим было отчаянно скучно. Особенно без телевизора. То мать, то сын искоса на него поглядывали. И телевизор, можно было подумать, тоже посматривал на них своим серым экраном, удивляясь: почему это его все не включают?
В середине дня, после уроков, позвонил Белопольский. До него только сейчас дошли известия о драке за гаражами. Звонил он с мобильника, и было слышно, что кто-то рядом задает вопросы. Хотелось узнать, кто… Но в школе стоял такой шум, что не удалось даже разобрать, парень это или девчонка.
Тема подробно расспрашивал о здоровье, о том, что сказала врач, и когда Санек теперь появится в школе. Не болит ли у него голова, хорошо ли видит подбитый глаз. Было в этих вопросах что-то досадное, раздражающее, неестественное. Обычно мальчишки так здоровьем друг друга не интересуются. Даже мама это заметила, подозрительно прислушивалась к разговору.
И когда Санек повесил наконец трубку, пришла в его побитую голову мысль, что рядом с Темкой могла стоять вовсе не Лила, как Сашка надеялся, а Мишка Гравитц. И выспрашивал, выведывал все через его друга не потому, что беспокоился о здоровье Сазона, переживал за него, а потому, что опасался, не будет ли от этой драки каких-нибудь негативных последствий для него. Типа, не подаст ли Сазон на него заяву в ментовку. Эта мысль так разозлила Сашку, что захотелось перезвонить и сказать: не бойся и Гравитца своего успокой: стучать я не буду, не обучен. Пусть живет спокойно. Пока.
Но,
В тот день мать снова не убирала свой диван, занимавший полкухни. После обеда они, откинув подушки-одеяла, залезли на диван с ногами и до самого вечера играли в дурака — подкидного и переводного, в козла, пьяницу, в Акулину и опять в дурака. Ольга Сергеевна легко обыгрывала сына. Время от времени она, глянув на его погрустневшую физиономию, спохватывалась и начинала сыну поддаваться, но Санек этого не замечал.
В какой-то момент, когда уже совсем стало скучно, Сашка, собрав карты после очередной партии, спросил:
— Слушай, ма, а как вы с отцом познакомились? Вы мне никогда не рассказывали!
Ольга Сергеевна грустно улыбнулась.
— А чего же тут рассказывать? Ничего такого, как в кино, не было… Познакомились мы в девяносто третьем, я уже почти год в Москве жила. На заработках. Дома-то никакой работы не стало, завод, где мамка с папкой вкалывали, развалился, деньги вконец обесценились, эта, как ее, инфляция началась. Вот мамка мне и говорит: «Езжай, Олька, в Москву, может, найдешь там свое счастье». Я и поехала. Техникум бросила, хотя два курса уже отучилась, — и поехала.
Она глубоко вздохнула, пересела поудобнее, поправила полы халата, чтоб не распахивались, обеими руками обхватила себя за тонкую щиколотку и продолжила свой рассказ.
— Первое время тяжело было, ох, как тяжело… А потом ничего — попривыкла. Комнату снимали с подружкой в Чертанове, на танцы бегали. Была у нас такая кафешка неподалеку, называлась «Ночной клуб „Лагуна“»… Ну вот, подкатили там к нам как-то два красавца — отец твой и дядя Володя покойный. Выпускники милицейской школы, уже почти москвичи. То-се, танцы-шманцы-обжиманцы. Ну, знаешь ведь, как это бывает? Я и влюбилась.
Она с особой улыбкой, одновременно и мечтательной, и виноватой, посмотрела на сына исподлобья, и тут ему чуть ли не впервые в жизни подумалось, что мама его еще очень молодая и симпатичная.
— Я была глупая, не знала ничего толком… — смущенно продолжала она. — А отец твой меня не жалел, вот я почти сразу и залетела…
Голос ее не менялся, звучал ровно и невыразительно. А Санька несказанно удивился: впервые они с матерью говорили о таких вещах.
— Ну он, конечно, начал кочевряжиться, я ли, не я ли, и вообще сейчас жениться немодно… — Она уперла взгляд в свою лодыжку, которую по-прежнему держала руками. Потом перевела его на Санька:
— Что смотришь? Еще немного — и сам будешь какой-нибудь дурочке простоголовой такие же баки заливать… — Она повертела головой, будто отгоняя досадливую мошку.
Санек не знал, что ответить. Покраснел, уставился на свои руки, которые словно сами собой принялись тасовать колоду карт.
— Словом, где таской, где лаской, поженились мы, когда я уже на четвертом месяце была.
Это-то Санек знал уже несколько лет, после того, как однажды ненароком заглянул в материн паспорт. Даты бракосочетания и рождения сына сами бросились в глаза.