След Юрхора
Шрифт:
Папа приложил палец к губам: тише!
На цыпочках приблизились мы, шеи вытянули и… На полосатом матрасике смирно лежала наша Топа. В косыночке. В старой Ксюшиной кофте. В юбке, из-под которой торчал белый хвост. Забарахталась, увидев нас, но папа строго сказал: «Лежать!», — и она застыла. В головах у нее стояла бутылочка с соской.
— Поела
Самое интересное, что лежала она, послушная, лишь до тех пор, пока коляску катил папа. Стоило же нам сменить его — мигом вскочила. Укладывали, упрашивали — без толку все, Сидела, в косыночке и кофте, важно смотрела по сторонам, а у прохожих отваливалась от изумления челюсть. Мимо бежала собака. Топа проводила ее взглядом и — впервые в жизни! — никак не прореагировала.
Как и мы с Ксюшей, она обожает гостей. Но не всех. Троюродную Аллу, например, встретила урчанием.
Запись девятая
НА ГУЩЕ КОФЕЙНОЙ
Я стесняюсь посторонних — не только взрослых, но даже ровесников, а троюродная Алла со всеми держит себя на равных.
— Вы тоже писатель? — запросто спросила она папиного друга дядю Егора. — Как, простите, ваша фамилия?
Вообще-то дядя Егор считается у нас Ксюшиным женихом. Однажды, сидя с моей сестрой под столом, за которым другие гости пили вино и громко спорили (сам он не любит пить, а вот конфеты — только дай), он сделал ей предложение. Видимо, она поведала ему про успех, которым пользуется в классе, о серьезном претенденте на ее руку Чижикове — том самом, у кого вырывала волоски, а он терпел, бедняга, — и о другом серьезном претенденте, что разгуливал по школе в разрисованных ею сандалиях, в ответ на что дядя Егор и сказал:
— А ну их, Ксюша! Выходи-ка за меня лучше.
Ксюша закатилась. Изумленные гости стали заглядывать под стол — что такое? Каково же было их удивление, когда они увидели там «настоящего писателя»! (Это папа так говорит: «Вот он настоящий писатель, а я…»)
— Не мешайте нам, пожалуйста, — проговорил «настоящий писатель». — У нас тут важный разговор.
Когда Ксюша успокоилась, он поинтересовался, что так развеселило ее.
— А вы не обидитесь? — спросила она.
— Вот! — сказал дядя Егор и щелкнул ногтем о зубы — «побожился».
— Правда, не обидитесь?
В три погибели согнулась я, чтобы не пропустить ни слова. И услыхала:
— У вас нос длинный… — И снова закатилась.
Я представляю, как обескураженный дядя Егор взял двумя пальцами нос, подвигал туда-сюда. Он у него и правда длинноват (как и сам он), но какое отношение имеет это к «женитьбе»?
Оказывается, имеет. Целоваться трудно — под величайшим секретом просветила меня моя младшая сестра.
…Фамилия дяди Егора ни о чем не сказала троюродной Алле.
— Не слыхала, — отрезала она. — А какая тема у вас? Война, наверное?
Дядя Егор медленно провел пальцем по шраму на подбородке.
— Ну, война… Госпиталь… Неинтересно?
— Почему? —
— А чем еще? — спросил дядя Егор, сам же так и сверлил ее взглядом.
— Разным. В жизни много всего. Есть веселое, есть грустное. Даже трагические. Война, например. Думаете, не знаем? Знаем! А вы… Вам известно, предположим, кто властитель дум у молодежи?
Вот как изъясняется моя троюродная сестра! Я не умею так. Да и кто сейчас этот самый властитель у нас — не знаю.
— Плохо, что у тебя компании нет, — сказала мне Алла. — Личность реализуется в обществе единомышленников.
— У меня есть подруга, — возразила я.
— Это Уточка-то? — Так она Лену Потапенкову прозвала. — Но то ведь ваши собаки дружат. Не вы, а собаки. Вы же эскортируете их.
Неправда! О собаках, конечно, тоже говорим, но не только о них.
— А впрочем, она славная, — смилостивилась Алла. — Вот только линия жизни у нее коротковата.
Она прекрасно гадает, моя московская родственница — по ладони, на картах, но интересней всего — по кофейной гуще. Раньше я думала, это лишь поговорка такая — на кофейной гуще гадать, но оказывается, не только поговорка.
Я не люблю кофе, а тут дисциплинированно выпила все и перевернула, как было велено мне, чашку. На стенках застыли с внутренней стороны темные потеки. Я смотрела на них и ничего не видела, а Алла читала по ним, как по книге. — Во-первых, сердце у тебя чистое, — и показала на белое-белое донышко. Потом разглядела очертания собак. Сначала большой (она сидела, подняв узкую морду, — борзая?), затем — маленьких. — Это хорошо. Ты окружена друзьями. Их у тебя много, но есть один, который тебе дороже всех.
В первую минуту я подумала о Леве Потапенковой, но, если честно, я с нею не до конца откровенна. Мама? Вот ей я выкладываю все. И не только я: папа, Ксюша… Нарасхват она у нас, и даже, бывает, выстраивается очередь. Бедная мама! Чем только не занимается она помимо своей основной работы в конструкторском бюро! Готовит, стирает, вяжет, шьет, печатает на машинке. Вселяет вдохновение в папу. Успокаивает младшую дочь, которой померещилось, что она заболела белладонной. Ободряет старшую…
Много чего наговорила тогда моя московская родственница. Про собак, олицетворяющих друзей. Про новости добрые (белые птицы) и про новости нехорошие (птицы черные). Про неприятности, что через всю чашку тянулись ко мне в виде змеек, однако преданные собаки не пускали их.
— А еще… — Алла загадочно улыбнулась. — Интересно, интересно…
Мое сердце застучало.
— Что?
Папа насмешливо улыбался, а мама нервничала. «Я очень боюсь за Женьку», — подслушала я раз. Папа успокаивал ее: «Чего бояться! Девочка как девочка. Звезд с неба не хватает, но ведь не глупенькая. Не красавица, однако и не страхолюдина. Даже очень, по-моему, симпатичная». Но мама как заладила свое — «боюсь» да «боюсь», — что даже мне страшновато стало. Вот и сейчас она с волнением ждала, какую судьбу для ее дочери высмотрит в кофейной гуще столичная гостья.