След Юрхора
Шрифт:
— Жених! — влезла Ксюша. — Алла, жених у Женьки, да? — и чуть ли не носом в чашку.
Троюродная Алла отодвинула в сторонку королеву снежинок.
— Вот видишь, — обвела накрашенным ноготком бесформенное пятно.
— Вижу, — тупо проговорила я.
— Что видишь?
У меня аж глаза заболели.
— Что ты видишь? — терпеливо повторила моя троюродная сестра, а родная:
— Курицу! Курицу вижу. Только без головы.
— И без туловища, — спокойно заметила Алла. (Она ужасно остроумная.)
— Кажется, да.
— И что?
— Ничего.
— Плохо, значит, включила. Вот. — И ноготок опять пополз по пятну. — Фрак узнаешь?
— Фрак? — И в тот же миг увидела курицу. Противная Ксения!
— Он самый. Музыканты выступают в таких. Это к знакомству. Но произойдет оно неожиданно. Видишь крапинки? Они как бы затушевывают…
Крапинки видела, курицу тоже, а фрак — нет.
— Где произойдет? — спросила я осторожно. Алла развела руками. Вернее, одной рукой, потому что в другой была чашка.
— Этого я сказать не могу. Думаю, что не в школе.
Запись десятая
МЕЧТА С КРЫЛЫШКАМИ
На вокзале — вот где. Только не во фраке был он, а в голубой курточке с красными ромбиками. Посылки слегка подпрыгивали.
— А вдруг там что-нибудь хрупкое? — спросила я.
— Хрупкое не принимают, — ответил он. — Вы не устали? А то могу подвезти.
Я не устала, и мне вовсе не хотелось, чтобы он подвозил меня, но все-таки я с интересом посмотрела, куда это он намеревался посадить меня.
— Верхом на ящики?
Представила, как сижу, свесив ноги, — огромная живая посылка, — а сзади на пальто написано печатными буквами: «Москва, до востребования». Как на тех самых письмах… И так же, как письма, буду лежать в ожидании адресата, но никто не явится за мной.
— Не надо грустить. — Он с улыбкой смотрел на меня. На меня, а не на дорогу.
— Вы уже говорили это сегодня, — напомнила я.
— А вы уже сегодня грустили.
— Вам показалось…
— Ничего подобного! Я прекрасно различаю цвета.
— При чем здесь цвета?
— Не знаете? — удивился он. — Когда человек грустит, на лице у него выступают голубые пятнышки.
Чепуха! Он был вралем, он и «прощай» перевел как «приятного аппетита», он вообще много чего нагородил за ют час, что мы шли (или ехали?) вместе, однако — вот удивительное дело! — я вдруг и впрямь почувствовала на щеках что-то голубенькое. Неужели? Зеркальце бы сейчас… Он тотчас протянул его.
— Отвернитесь, — попросила я.
— Ради бога! — сказал он и уставился на дорогу.
Я подняла зеркало, глянула и что же увидела? Его рыжую физиономию. Он улыбался мне и, кажется, подмигивал.
— Пардон! — проговорил он. — Пардон! — То ли мне, то ли бабушке с тортом, едва не налетевшей на тележку.
Когда я снова посмотрела в зеркало, там было уже мое лицо. Бледное, с темными бровями и без всякой голубизны.
— Это потому, — объяснил Иван Петрович, — что вы уже не грустите. А сейчас вам станет еще веселее. — И мы въехали в Собачий скверик. Вернее, въехал он, а я вошла.
Собачий скверик на самом деле называется Абрикосовым.
Вместо кленов, акаций и каштанов здесь растут фруктовые деревья. Когда-то это был сад сельхозинститута.
Потом сельхозинститут вывели за город, забор снесли, и сад превратился в сквер.
Отчего же зовут его Собачьим? А оттого, что в нем регулярно устраивают выставки собак. Служебных. Декоративных. Охотничьих. Ставят стол, красным сукном накрывают, вешают на столб радио и торжественно объявляют на весь сквер результаты. Кому какая медаль…
— А в другом городе, — сказал Иван Петрович, — все собаки одинаковы.
Я удивленно посмотрела на него.
— Как одинаковы?
— Так. Породы отменены специальным постановлением. Ваша любит мармелад?
Значит, я уже рассказывала ему о Топе?
— Любит. Но он скользит у нее на зубах.
— А вы запекайте его. В тесто. Мармелад в тесте. Не пробовали?
К тележке подбежала собака, похожая на эрдельтерьера. Ее черные ноздри трепетали. Почему-то она была без хозяина. И не одна. Скоро рядом с ней появился спаниель, но, конечно, не чистокровный (сегодня ведь никакой выставки не было), а разбавленный не понять чем. Скорей всего, фокстерьером.
А через минуту сбоку вынырнул и сам фокстерьер, разбавленный пуделем.
— Видите, — сказал Иван Петрович. — Они чувствуют.
— Что? — спросила я.
— Что вы хорошо относитесь к ним, Вообще к животным. Вам на биофак надо.
На лице моем, почувствовала я, опять выступили голубые пятнышки.
— Вам известно, какой там конкурс?
— Конечно, — ответил он не задумываясь. — Девять человек на место.
— Для меня это много, — проговорила я.
— Откуда вы знаете?
К собачьей тройке, что молчаливо сопровождала нас, присоединился белый длинноухий пес.
— Ну… себя-то я знаю как-нибудь, — сказала я.
Иван Петрович соскочил с тележки. Обежал ее — она, как ни в чем не бывало, катила себе дальше, — собак обежал и поравнялся со мной справа.
— Никогда! — шепнул он.
Я посмотрела на него. Какими синими были его глаза!
— Что никогда? — спросила я, тоже почему-то шепотом.
— Никогда, никогда не говорите, что знаете себя! — И снова к своему водительскому месту.