Следователь, Демон и Колдун
Шрифт:
– Анна?
– Что?
– Я понимаю, о чём вы думаете. Поверьте, отлично понимаю. Но так не только в Серных холмах. Так везде. Люди кругом одинаковые, и даже в самом мелком базарном попрошайке есть двойное дно, где живут демоны. И прежде чем кого-то судить – и даже не пытайтесь сейчас мне говорить, что вы никого не судите! – загляните в саму себя. Думаю, вам тоже есть что скрывать, и у вас полно секретов, которые вы не расскажите даже самым близким друзьям.
– Не поверите, Пьер, – Анна криво усмехнулась и провела рукой по волосам, чувствуя под пальцами пыль и песок, –
– Врёте. – Пьер Артисон закрыл глаза. – Врёте и не краснеете. Идите к чёрту, милая колдунья, дайте поспать.
Она молча встала, отряхнула руки от пыли и ламповой копоти и ушла в темноту, радуясь, что в подвале темно, и жандарм не может увидеть выражение её лица. Сейчас это точно было ни к чему.
Они стояли на высоком помосте у центрального входа в ратушу: старик Гремм со своей неизменной полуулыбкой на губах щурил глаза за толстыми линзами очков, Анна Гром (девушка переоделась в белую мужскую рубашку, которую нашла в одном из пустых кабинетов наверху и синие «шахтёрские» штаны с заклёпками), Пьер Артисон, спрятавший изувеченную руку в чёрную кожаную перчатку и Фриц Шпицберген.
Хозяйка оружейной лавки аккуратно щёлкнула барабаном револьвера, и крутанула оружие на пальце.
– Отлично. Одна пуля, один выстрел, одна попытка. Всё как на королевских играх в Столице.
– На королевских играх не убивают за проигрыш, – пробормотал Пьер, кусая губы. – Там ты просто вылетаешь к чёрту из команды.
– О, так вы участвовали?
– Дважды. Но так ни разу и не вышел даже в первую четверть. А вы?
– Трижды брала серебро.
– Ого! Это успокаивает, если честно.
– Рада, что вас что-то успокаивает. У меня, например, сейчас трясутся поджилки.
...Где-то далеко на западе глухо заворчал гром и ветер – неожиданно холодный и свежий – пролетел над пустырём, закручивая пыль в маленькие сухие смерчи. Солнце опускалось в тяжёлые свинцово-серые облака в которых то и дело перемигивались оранжевыми вспышками пока ещё далёкие молнии.
– Интересно, – староста Гремм поднял бровь, – откуда под экранирующим куполом перемена погоды? Это ведь Гидра, так?
– Скорее всего, да. – Анна кивнула. – Она что-то чувствует. Нервничает. И косвенно влияет на мир вокруг. Сейчас эта тварь перекачана энергией... надеюсь, в ней она и захлебнётся... А где, кстати, Вилль и Фуллер?
– Я видел их около получаса назад на заднем дворе. – Пьер хмыкнул и неожиданно рассмеялся. – Они тащили какие-то баулы и были пьяны в стельку. Похоже, замыслили некую феерическую глупость. Я уж было думал их отговорить, но...
– Да, скорее всего, это было бы бессмысленно. – Гремм безмятежно кивнул. – Ну и чёрт с ними, пусть себе мутят свои гениальные замыслы. Хуже не будет.
– А если Гидра...
– Сожрёт их? Ну, тогда они сами себе злобные чурки. Я не нянька в яслях. Я городской голова. Но, поскольку города больше нет, можете считать, что я подал заявление на перевод.
Молния сверкнула – неожиданно близко – и ветер хлопнул, ударил в лица, запорошил мелкой пылью глаза, а когда улетел, то Анна почувствовала на щеках первые мелкие капельки дождя.
– Здорово. – Госпожа Фриц сплюнула на высохшие доски помоста, с которого раньше, когда город был ещё жив, по праздникам выступали местные чиновники и фабриканты, вручая символические ключи от городских ворот, награды и медали на красивых полосатых лентах. – Вот только бури нам сейчас и не хватало. И так стрелять по невидимой хреновине в два вершка, а тут ещё ветер и дождь. Нам определённо везёт.
– Ну, ну, – пробурчал Гремм, – вот когда промажете, тогда будем плакать. А пока... Анна, вы это чувствуете?
– Да. – Колдунья коротко кивнула. – Гидра. Она где-то рядом. Наблюдает за нами. Прямо сейчас.
Гидра чувствовала опасность.
Это жутко бесила, потому что источник опасности был непонятен. Другая за последние несколько часов успела познакомиться с довольно широким для неё спектром человеческих эмоций, и для Гидры это явно был перебор.
Она ожесточённо думала (ещё вчера она даже не могла себе представить, что такое вообще возможно: думать ожесточённо) что, наверное, было бы неплохо остаться тем, чем она была раньше – холодным полурассудочным присутствием в безмерном «нигде». Эмоции беспокоили; они были и чужими и близкими одновременно, как те бесплотные тени, что ходили по улицам города, здороваясь и кланяясь. Гидра уже знала, что это за тени: они были ей самой, её настоящей плотью и кровью, а она сама была всеми ими, теми, кого она когда-либо поглотила.
Это было странно: не могла же она, будучи просто проекцией своих жертв, начать убивать, когда никаких жертв ещё не было. Как можно возникнуть просто из пустоты?
Она покрутила эту мысль так и эдак, после чего отбросила в сторону. Подобная философия была бессмысленна, так как не приносила практической пользы.
А вот эмоции могли быть и полезными. В приступе кровавой ярости она убила человека, причинившего ей боль (Жерар Рюм) не так, как обычно, а медленно, причиняя боль, растягивая хруст костей и сладкое чувство с которым лезвие входит под кожу, перерезает сухожилия, щекочет ещё трепещущее сердце... И эта долгое-долгое убийство в итоге дало ей столько «виталиса», сколько никогда не давала ещё ни одна жертва.
Нелинейная Гидра открыла для себя пытки.
Но вот опасность, беспокойство – всё это было весьма неприятным опытом: они сгущались, словно чёрные тучи, смешивались, упревали и, в конечном счёте, порождали страх.
Страх оказался гораздо хуже боли: та была неприятна, но быстротечна, а страх, напротив, начинаясь с лёгкого зуда на грани восприятия постепенно перерастал в подобие грохочущего колокола отвлекавшего на себя всё внимание, вытягивавшего силы, выматывающего. Он провоцировал ярость, но это была странная ярость, у которой не было объекта, на который её можно было бы направить.