Следователь по особо секретным делам
Шрифт:
– Благоволите выбирать выражения, когда говорите о моей семье! – То, как безапелляционно хозяин аттестовал его любимую дочь мерзавкой, настолько возмутило Болеслава Гарчинского, что он даже забыл про свой страх.
И эта его вспышка словно бы успокоила пана Войцеха. Он отклеился взглядом от глаз управляющего и отчетливо выдохнул.
– Прошу меня простить за несдержанность, – сказал он. – Показывайте дорогу в ваш кабинет!
Войцех Гарчинский почти стыдился того, что вот так, этаким барином-самодуром, он ворвался в дом своего управляющего. Если бы ни экстраординарные обстоятельства, он бы себе такого не позволил даже по отношению к кому-то без роду и племени – не то,
Нет, Войцех не мог вообразить, что его управляющий знал об интригах своих дочерей. Сперва – старшая, от которой Войцех, может, и ожидал чего-то в этом роде. Какой-то гнусной, мстительной выходки. Когда Ганна узнала о том, что он задумал жениться на богатой наследнице, то поставила ультиматум. Или он, Войцех, выделяет ей в качестве приданого еще десять тысяч – в дополнение к тем пяти, которые уже получил ее отец, – а также отдает ей Мариуса. Или – она рассказывает родственникам его невесты о том, как он обесчестил шляхетскую дочь и отказался вступить с нею в брак. А теперь у себя в доме воспитывает бастарда.
Ну, а в дополнение Ганна намекнула: у неё имеется на руках нечто, что может не только порушить его планы на выгодный брак, но и отобрать у него всё. Вообще – всё. Но он, Войцех, тогда не придал особого значения её словам. Тем более что она выказала явные признаки благоразумия: согласилась требуемой суммы подождать. Понимала: таких денег у него прямо сейчас в наличии нет. А взять у кого-то в долг или испросить ссуду в банке он сможет лишь тогда, когда о его помолвке с дочкой польского магната будет объявлено официально.
Так что – Войцех не особенно переживал по этому поводу. И понапрасну, как выяснилось. Он-то хотел и вправду уладить это дело мирно: отдать Ганне и требуемые ею деньги, и ребенка. Правда, она тоже должна была в ответ кое-что ему передать: собственноручно подписанное признание в том, что она будто бы солгала относительно отцовства малыша Мариуса, дабы истребовать с пана Гарчинского крупную денежную сумму. А в действительности отцом мальчика был тот самый почтальон – Артемий Соловцов, который так зачастил в последнее время в имение пана Гарчинского. Конечно, его посещения начались уже после появления Мариуса на свет, однако это было совершенно не важно. Куда важнее было другое: Войцеху Гарчинскому давно следовало бы догадаться, что влекут сюда почтальона не только амурные дела. Что он заодно доставляет Василевским разнообразную корреспонденцию.
Но пана Войцеха слишком уж захватили грядущие блистательные перспективы, связанные с женитьбой. Он жаждал снова жить в Варшаве – которую он с великой поспешностью покинул тринадцать лет назад. И никогда, никогда не желал снова возвращаться сюда, на задворки Российской империи, где всё провоняло тяжким крестьянским трудом и неизбывной бедностью! Он до скончания века не хотел больше видеть никого из семейства Василевских. Он рассчитывал, что сумеет продать это имение – всё-таки приносившее какой-никакой доход, так что покупателей он сумел бы найти. И, главное, он питал надежду при помощи денег, которые у него будут, принести пользу своему делу. Ибо оно нуждалось в таких, как он, чтобы воспрянуть от сна, наполовину – смертного, в которое оно впало после 1831 года. Как там написал русский поэт Пушкин:
Сбылось – и в день Бородина Вновь наши вторглись знамена В проломы падшей вновь Варшавы; И Польша, как бегущий полк, Во прах бросает стяг кровавый – И бунт раздавленный умолк. [4]Да, тот бунт русские и вправду раздавили. Хоть и не сразу.
После того, как их несчастливый командующий, фельдмаршал Дибич-Забайкальский, умер от холеры в двух шагах от Варшавы, командование русскими войсками в Польше принял генерал-фельдмаршал Паскевич – везучий, как сам черт. И ему всё шло во благо: и его медлительность, и чуть ли не стариковская осторожность.
4
А.С. Пушкин. «Бородинская годовщина».
Он медлил с переправой через Вислу в районе Осека – посада Сандомирского уезда Радомской губернии. И за время этого промедления генерал Скржинецкий, главнокомандующий польской армией, знавший о планах Паскевича, вернул обратно высланные уже к Осеку войска. Решил сосредоточить свои усилия на обороне Брестского шоссе от русских. И Паскевич с легкостью Вислу форсировал.
Паскевич тянул со штурмом Варшавы – и подошло подкрепление, благодаря которому русские получили почти троекратный перевес над поляками. Так что в итоге Иван Паскевич добавил во всем своим регалиям еще и титул князя Варшавского, а разгромленные поляки – те, кого не убили и не взяли в плен во время двухдневного штурма, – вынуждены были бежать, укрываться среди пруссаков и австрияков. Ну, а генерал Ян Скржинецкий, при котором в начале кампании состоял адъютантом Войцех Гарчинский, тот и вовсе сумел достичь Бельгии и поступить на службу к бельгийскому королю Леопольду Первому.
А вот самому пану Войцеху повезло меньше – или, напротив, больше. Это уж как посмотреть. До столь дальней заграницы добраться ему не удалось, однако же он сумел кружным путем, через Вену, Бухарест и Кишинев, вернуться в Россию. И попасть в свое имение под Минском к концу 1831 года, не вызвав ни у кого вопросов по поводу своего отсутствия. Пан Гарчинский всегда жил анахоретом, с соседями почти не общался, в Минск наезжал крайне редко, и его длительная отлучка чудесным образом осталась незамеченной. Никто не изобличил его как мятежника, он остался на свободе и мог бы со временем встать во главе нового заговора. Более мощного, более подготовленного, куда лучше обеспеченного деньгами – и, уж конечно, более удачного.
И всё должно было сложиться, как нельзя лучше – после его женитьбы, после того, как он лишит Ганну возможности вредить ему. Жаль, правда, было расставаться с малышом Мариусом – пан Войцех привязался к нему сильнее, чем ожидал. Но он рассчитывал: молодая жена обеспечит его законным наследником. А Мариус… Ну, что же, если Ганна не желает оставить бывшего возлюбленного в покое, не забрав при этом своего ребенка – это, вероятно, её природное право. Хотя – по сугубому мнению самого пана Гарчинского – с родным отцом этому ребенку уж точно было бы лучше, чем с матерью и каким-то заскорузлым отчимом.
А теперь – всё могло рухнуть в один миг. И в самом деле – всё, как и грозила ему Ганна. Но источником угрозы оказалась, сколь бы диким это ни выглядело, её взбалмошная младшая сестрица – юная сумасбродка Стефания. Которая накануне прислала ему с горничной конвертик – заклеенный, слава Богу, – с вложенной в него запиской. Пан Войцех сперва решил: записка – любовная. Да и то сказать: он видел, какими взглядами одаривала его младшая дочка управляющего. Так что он был даже слегка польщен, когда эту записку получил. Хотя грядущая женитьба и не оставляла ему места для новых шалостей, пусть бы и невинных.