Следователь по особо секретным делам
Шрифт:
Скрябин достал из письменного стола черную кожаную папку и вытащил из неё фотографию мужчины в статском мундире.
– Это ваш отец?
Валерьян Ильич нисколько не удивился ни дагерротипу, ни появлению папки, из которой старший лейтенант госбезопасности карточку извлек.
– Да, – кивнул старик, – это Илья Степанович Назарьев, мой давно почивший батюшка. Он был духовидцем и последователем Эммануила Сведенборга. Вы знаете, кто это такой?
Миша обиженно хмыкнул, а Скрябин нетерпеливо взмахнул рукой:
– Знаем, знаем! Продолжайте, пожалуйста!
– Думаю, эта карточка случайно затесалась между письмами – когда я отдавал папку инженеру Хомякову.
Миша
– Это с вами Сергей Иванович Хомяков виделся в ночь своей гибели? – спросил он.
– Точно так. Но папку эту я отдал ему еще раньше.
И он спокойно, как о чем-то самом обыденном, стал рассказывать – о Платоне Александровиче Хомякове, председателе судебной палаты, который в свое время решил не давать ход злосчастному делу о гибели девицы Василевской; о последней воле госпожи Хомяковой; и о своем сыне Андрее, который с детства о черной кожаной папке знал. Но даже после белорусских событий – превращения директора льнокомбината в ледяную глыбу – не передал её в «Ярополк».
– Не решился Андрюша приобщить её к делу, – говорил старик. – Опасался серьезных неприятностей – и для меня, и для себя самого. Если бы выяснилось, что наша семья изначально владела важной тайной, но молчала об этом… Ну, вы сами понимаете…
Скрябин и Кедров почти синхронно кивнули: они оба понимали. И вахтер продолжил свой рассказ.
Андрей Назарьев только тогда понял, какая опасность может грозить потомкам всех без исключения фигурантов «дела ямщика», когда узнал о гибели завмага Уварова. И – да: он узнал об этом раньше всех других участников проекта «Ярополк», но и этой информации хода не дал. Почему? Валерьян Ильич считал: его сын запутался. Но Скрябин, услышав про это, подумал другое: Андрей Назарьев изначально не хотел верить в то, что смерти Семена Ивановича Соловцова и Константина Александровича Уварова между собой как-то связаны. Ему проще было ни во что не верить. Потому-то в Белоруссии он и вцепился в ту информацию о цистерне с жидким азотом. Никому из его следственной группы даже не пришлось химичить: Андрей Валерьянович был сам обманываться рад.
Но всё-таки после гибели Уварова, родного внука того почтмейстера, который отправил когда-то Артемия Соловцова на почту с пакетом, Андрей Назарьев разыскал инженера Хомякова – внука судейского чиновника. И выяснил, что тому с детства была известна легенда, бытовавшая в Минской губернии: о погибшей от мороза девице, которая стала призраком и решила страшно отомстить своим обидчикам и их потомкам. Однако Сергей Иванович Хомяков едва не рассмеялся в лицо сотруднику проекта «Ярополк», когда тот намекнул, что это и не легенда вовсе. Наверняка рассмеялся бы, если бы перед тем не увидел наркомвнудельское удостоверение.
Но всё же инженер согласился взять папку, веер с рунами, фотоснимок и пачку писем, когда побеседовать с ним пришел уже Валерьян Ильич. Любопытство, должно быть, взыграло. И письма, как выяснилось потом, он внимательно изучил. Мало того: человек твердой логики и ясного ума, он понял, что среди переданных ему бумаг чего-то недостает.
– Я оставил у себя вот это письмо, – сказал Валерьян Ильич и вытащил из кармана тот самый документ, за чтением которого его видел Давыденко.
Скрябин взял у него листок и протянул Мише – которому о содержании письма он рассказать не успел. И ждал минуты две или три, пока тот прочтет рукописный текст.
– Выходит, – проговорил, наконец, Николай, – призрак Ганны потому не давал о себе знать почти полвека, что ваш отец нейтрализовал его при помощи куда более страшного фантома – духа помещицы Салтыковой. Но потом-то что случилось? Куда эта стражница подевалась?
– Этого я не знаю. Да, да, не смотрите на меня так: в самом деле – не знаю. Но могу предположить, что кто-то отыскал бутылку, оставленную моим отцом на могиле Ганны, и уничтожил её.
– И не было способа заставить дух Салтычихи снова стеречь Ганну?
– Способ-то был. Потому я и не стал отдавать инженеру Хомякову это письмо – не хотел вводить его в искушение. Надеялся, что всё обойдется и так! Если бы он проявил благоразумие и воспользовался веером с рунами, почти наверняка уцелел бы. А где, кстати, этот веер теперь?
– Кое у кого хватило благоразумия его использовать, – сказал Николай. – Но что же всё-таки произошло в ночь смерти Хомякова?
– Когда он заметил призрачный мячик, то понял, в какую передрягу влип. И ринулся ко мне домой – я сказал ему свой адрес. Причем удивил меня уже по-настоящему: предложил вызвать для борьбы с Ганной даже не Салтычиху, которая показала свою, так сказать, низкую эффективность, а дух шаболовского душегуба. Слыхали о таком?
Первым ответил Миша Кедров – коренной москвич:
– Это был известный преступник – тоже почти ямщик. Комаров-извозчик – так его называли. Полное имя – Комаров Василий Иванович. Он же – Петров Василий Терентьевич. Убил больше тридцати человек. В 1923 году, когда его осудили и расстреляли, вся Москва говорила о «комаровском деле».
Скрябин, впрочем, тоже эту историю знал. Во время учебы на юрфаке один из преподавателей рассказывал им о деле Комарова. И Николай подготовил тогда к семинару по уголовному праву целую подборку материалов о преступных деяниях замоскворецкого извозчика.
– Всё верно, – кивнул Валерьян Ильич. – Но Комарова расстреляли вместе с женой-сообщницей, а потом тела кремировали. И, вероятно, похоронили в какой-нибудь общей могиле. Так что методика моего отца тут не помогла бы: такой дух я не сумел бы вызвать. Да и бесполезно это было бы: Василий Комаров убивал исключительно мужчин. А тут нужен был призрак, скажем так, женоненавистнический – чтобы совладать с Ганной.
– И вы просто отправили Хомякова домой? – спросил Николай.
– Увы, – Валерьян Ильич развел руками. – Но я считал, что дал ему какую-никакую защиту: тот веер с руническими символами. Представить не могу, почему он к моему средству не прибег…
– Думаю, – сказал Николай, – причина тут была не одна.
Теперь, когда все части головоломки вставали на свои места, он представлял себе смерть инженера так ясно, как если бы видел всё собственными глазами.
Сергей Иванович Хомяков, инженер-путеец, жилец великолепного нового дома в стиле итальянского палаццо, не успел вернуться домой до того, как закрылось метро. И ему пришлось идти к себе на Моховую, 13, пешком от самой Кропоткинской улицы – где с ним беседовал странный, почти безумный старик. А пока они с Диком шли по ночному городу, над спиной собаки плыл, наподобие огромной фантомной вишни, сияющий ледяным светом кругляш. Причем редкие прохожие, попадавшиеся им по пути, этого словно бы не замечали. Хотя – пару раз инженер всё-таки сумел перехватить взгляды, брошенные на его пса: один раз молодой женщиной, второй раз – подростком лет пятнадцати. Взгляды были любопытные, слегка испуганные – но явно не верящие. Обман зрения – вот что наверняка эти двое подумали.