Следствие ведут знатоки
Шрифт:
Знаменский. Экспертиза установила промышленное происхождение отливок. Можете ознакомиться с актом. (Протягивает акт.)
Ферапонтиков(отмахиваясь). Спаси и помилуй! Чего я пойму? Образования небольшого… А бумажка эвон какая аккуратная, еще замараю, поди.
Знаменский. Не работайте под убогого, Ферапонтиков.
Ферапонтиков. Ошибочка это — насчет работы. Кладовщики мы, товарищ Знаме'нский.
Знаменский. Зна'менский.
Ферапонтиков.
Знаменский(сухо). Вы видите какой-то смысл в подобном разговоре?
Ферапонтиков(обрадовано). То есть ну никакого! Как раз хотел спросить: об чем у нас беседа-то?
Знаменский(неторопливо). Я уже раза четыре объяснял, что вы вызваны в качестве свидетеля по делу о хищении промышленного металла.
Ферапонтиков. Против кого ж я свидетель? Против начальства если — никак невозможно, сами, чай, понимаете. И против товарищей тоже… Опять же свидетель — это который что-то видал, верно? А я за ними ничего не видал. Я от них видал только хорошее. Люди все наскрозь положительные.
Знаменский. Основательно вошли в роль… Но рано или поздно придется из нее вылезать.
Ферапонтиков(обиженно). Обращаетесь вежливо, а мне, стало быть, не верите?
Знаменский. Нет.
Ферапонтиков. Вот это нехорошо! Сами спрашиваете, а сами не верите. Зачем тогда и спрашивать?
Знаменский. Подпишите протокол допроса и идите. (Передает Ферапонтикову протокол.)
Ферапонтиков читает. Протокол на одном листке.
Ферапонтиков. За всех подписывать не могу!
Знаменский. Где тут «за всех»? Ваши собственные показания.
Ферапонтиков. Нет, товарищ Знаменский. Сказать — одно, а подписать — другое. Вон и про Гришу написано: сколько, мол, лет работает. И про начальника есть (читает): «Поддерживает дисциплину и порядок». Не-ет, они пусть сами за себя подписывают.
Знаменский. Ой, Ферапонтиков!..
Сцена тридцать седьмая
Коридор на Петровке. Навстречу друг другу идут Воронцов и Ферапонтиков.
Воронцов(не останавливаясь). Как?
Ферапонтиков. В норме.
Расходятся.
Сцена тридцать восьмая
Кабинет Знаменского. Входит Воронцов.
Воронцов. Здравствуйте, товарищ Знаменский. Можно?
Знаменский. Да, прошу… Садитесь, пожалуйста… (Шутливо.) Только давайте сразу договоримся. Вы не малограмотный. Понимаете, зачем вызваны. И способны различить отливку и подливку.
Воронцов(понимающе усмехается). Ах, Ферапонтиков, Ферапонтиков!.. Ну что с него возьмёшь?..
Сцена тридцать девятая
Лестница на Петровке, 38. Томин окликает сотрудника в форме капитана.
Томин. Василь! Ты-то мне и нужен. Забирай игрушку. Я с вей сел в элементарную лужу!
Василий. Да брось!
Томин. Не брось, а точно! Недаром же просил: никакой экзотики. Милый, но ширпотреб.
Василий. Я и дал ширпотреб. На моей памяти таких брошек изымали штук шесть, и все на одно лицо. Не на ней ты погорел, Саша, а на легенде. Драгоценности в каком-то кресле — неправдоподобно.
Томин. Судишь по себе, Василек, без учета среды. Там господствуют два девиза: «На свалке всё есть» и «Кто ищет, тот всегда найдет!» Сказания о кладах передаются из уст в уста, и им принято свято верить. Так что легенда была беспроигрышной! А подвела твоя брошка… Точно говорю.
Василий(вертя брошку). Странно…
Томин. Главное — обидно. Меня наводят на нужного человека, он уже лезет за деньгами, и вдруг вижу — узнал ее и сразу корчит оскорбленную невинность и коленкой пониже спины… Пошли, распишемся, что я ее вернул, но запомни: на тебя вот такой зуб!
Уходят.
Сцена сороковая
Кабинет Знаменского. Продолжается допрос Воронцова.
Воронцов. Должен кто-нибудь заведовать и свалкой, Пал Палыч.
Знаменский. Но почему именно вы? Говорят, были одаренным певцом, подавали надежды… Мрачный финал.
Воронцов. Вы интересовались моим прошлым. Наводили справки.
Знаменский. Даже приглашая в гости, о новом человеке стараются узнать побольше, а я приглашаю на допрос. В этом доме инкогнито соблюсти трудно… Итак, почему?
Воронцов. Простенькое словечко. А сколько за ним стоит! Целая загубленная жизнь… Вы касаетесь глубокой раны, Пал Палыч. Если бы не ваши добрые, умные глаза и необъяснимая уверенность, что вы сможете понять…
Знаменский. Попытаюсь.
Воронцов. Был молод и красив. Пел так, что зал сходил с ума. И, между прочим, без микрофона во рту, как нынешние! Жизнь рисовалась сплошным триумфом… Но искусство — нескончаемый труд. А я женолюбив и жаден до удовольствий. Были поклонницы, были деньги, но хотелось все больше… Начались левые концерты, — изредка, потом чаще. Стал чем-то вроде антрепренера, сколачивал труппу, организовывал гастроли, даже конферировал немножко. Словом, зарвался… И вот — суд, скандал, несмываемое пятно на имени. Три года за решеткой… Вышел — кто не здоровается, кто сочувствует с гаденьким любопытством во взоре. Все рухнуло. Встречи со старыми друзьями резали ножом…