Следуя в глубину
Шрифт:
Я не до конца понимал, о каких вселенских несчастьях толкует отец. По-моему, уже тогда я знал, что старость неизбежно несёт с собой маразм в разных количествах, независимо от того, кто чем занимался всю жизнь. И перестать видеть из-за этого в человеке человека глупо и недостойно. Так я думал тогда.
Позже, после смерти бабули, помогая отцу разгребать чердак дома, оставшегося в наследство, я нашёл дневниковые записи бабушки.
– Секунду.
Я встал, направился к столу, открыл правый выдвижной ящик, на пол упали несколько листочков, пустых рецептурных бланков. Вытащил
– Поверьте, мы безумно скучно живём. Будто в два-дэ, а моя бабка жила в пять-дэ, в другой реальности. Она кое-что знала. Тринадцать тетрадей. Вообще их, видимо, четырнадцать. Они пронумерованы. Но одна затерялась. Не хватает номера двенадцать.
Катя и Вера с любопытством слушают.
– Знаете кто такой Тимоти Лири?
– Подожди, помню. Что-то там про ЛСД, – отвечает Вера.
– ЛСД? Всегда хотела попробовать, – мурлычет Катя.
– Кстати, он ещё в восьмидесятых предсказал, что компьютер и интернет станут ЛСД нового времени. Так вот. Бабушка с ним знакома была, вела переписку. Всё тут. Она описывает и личный опыт. ЛСД, марихуана, грибы, различные техники изменения сознания, осознанные сновидения, медитации, встречи с некоторыми эзотериками: Ошо, Гурджиев. Путешествовала по Тибету с Рерихом. Она даже какое-то время состояла в той секте, которая распылила зарин в токийском метро. Помните? Но кто бы мог подумать… – Катя снова наполняет бокалы. – Я всё читал и перечитывал. И мне так жалко, что я не пообщался с ней лично об этом. Мне есть, чему у неё поучиться, и есть, что ей рассказать. В общем, как ни странно, из-за этих тетрадей я поступил в мед. Отец хотел, чтобы я был юристом, судьёй, а мать видела меня каким-нибудь инженером или архитектором.
– На нас всегда влияет что-то нечаянное, случайное и в то же время предопределённое, – говорит Вера, будто невзначай касаясь меня коленом.
– Да, я ещё далёк от своей цели. Столько всего неизвестно…
Девушки кивают. Мы выпиваем, какое-то время молчим.
– Паша, у тебя же нет подружки? – вдруг спрашивает Катя.
– Ты имеешь право быть одиноким, если можешь позволить себе одиночество. Я могу позволить. И это здорово бережёт нервы, продлевает жизнь, – отвечаю я.
– Поспорила бы, – говорит Катя.
– И что, ты никогда не жил с девушкой? – поднимая бровь, спрашивает Вера.
– Больше пары дней нет. Не доходило.
– Или с парнем? – не слыша Веру, смеётся Катя.
– И ты туда же?
Я рассказал им о недавнем инциденте на группе.
Мы долго смеялись, допивали шампанское.
За окном темнело. Густые тучи нависли над Могильском.
– Ой, я, наверное, пойду, – посмотрев на часы говорит Вера.
– Ты ж пьяна, подруга, поехали ко мне или… – Катя смотрит на меня. – Ладно, он всё равно придёт пьяней тебя.
Вера что-то ответила, мы вроде попрощались, может, даже договорились ещё раз собраться. Смутно помню.
Я проснулся от касания чужой кожи. Тёплой, нежной. Дёрнулся, подскочил, сел на кровати. Рядом лежала Катя. Её выточенное тело. Кожа с матовым блеском. Линии спины, грудь. Она была голая. За окном светало. Я тихо пробрался в туалет. Слегка
Я рассматривал Катю вблизи. Каждый миллиметр лица и тела, даже детально увеличенный, был идеален, как и общая картина. Да, она была картиной. Словно бы величайшее творение, натурщица для художника.
Катя открыла глаза.
– Ты так смотришь, будто проснулся с Моникой Беллучи.
– Лучше.
Катя обнимает меня одной рукой.
– Ещё только пять, – объявляю я.
Мы просто лежим, рассматривая друг друга.
– Ты много не думай обо мне, хорошо? У меня нет времени на отношения. Как я понимаю, у тебя тоже. Так что…
– Ты замужем?
– Это никогда не важно.
Хороший слоган для жизни. Эпикурейство? Ни о чём не думай, наслаждайся жизнью.
– В смысле, – требуя уточнения её философии, спрашиваю я.
– Без смысла. Если захочешь, увидимся через недельку.
Сейчас она владела ситуацией, она владела мной. Она могла делать всё, что ей захочется. Она могла повелевать и подчинять. Но я подумал, что такие женщины больше всех нуждаются в любви, и, возможно, от этого коротнуло болью в левом виске.
Она чмокнула меня в губы, встала, подобрала с пола прозрачные трусики, пошла в ванную.
– Ты похожа на богиню, – вслед сказал я, но тихо, словно боясь, что услышит.
Через минуту я не выдержал и пошёл за ней в душ.
Катя ушла около семи. Я заварил зелёный чай. За окном во всю кипела жизнь. Железные коробки везли невыспавшихся людей на рабочие места.
Неожиданно в кухню вошла Вера.
– Ты что, никогда не закрываешь? – в руках девушка держала тарелку с горой дымящихся сырников. – Мне показалось это прям то, что нужно с утра. Тебе же понравилось в прошлый раз?
– А рассол к ним не полагается? – хрипло пытаюсь шутить я.
Вера осмотрелась.
– Ты один?
– Ну да, Катя только что уехала.
– Значит… А, понятно.
– Что?
– Ничего. Приятного аппетита.
В комнате повисла неловкая тишина.
– Ну, я побежала, хорошего дня.
Вера выскочила за дверь. Мне осталось пожать плечами. По-прежнему мутило. Я вылил чай в раковину и насыпал две ложки растворимого кофе, снова подогрел чайник, добавил сахар и молоко.
События последних дней выбили из наезженной колеи, но многолетняя структура жизни, её фундамент пока не были затронуты. Нужно работать.
Я вышел из дома. Прохладное пасмурное предосеннее утро. На улице дышалось легко. Самое то для велосипедной зарядки, но физкультура в этот день ограничивалась прогулкой до остановки.
Я ещё раз навестил Серёжу. Странно после вчерашнего смотреть на него и рассказывать, как жизнь идёт своим чередом.
Осмотрел троих поступивших. Выписал двух.
– Паша, Гаманько-то совсем плох, – говорит Тамара.
– Да знаю я! – чуть громче, чем нужно, отвечаю я, проливая воду из чайника на стол. – Прости, я понимаю, но не знаю, чем мы можем помочь.
Тамара подходит и гладит по спине.
– Ты что-нибудь придумаешь…
Мне на секунду показалось, что Тома хотела добавить «сынок».