Следуя в глубину
Шрифт:
– Георгий Мусаевич, вам ли не знать, что вся психиатрия балансирует на грани догадок и совпадений? А мы только сейчас с помощью достижений в нейробиологии и нейрофизиологии можем маломальски на что-то ответить. Мы по-прежнему знаем меньше, чем не знаем, и все наши лекарства – это костыли для людей, у которых нет проблем с ногами. Но мы заставляем их использовать эти костыли вместо того, чтобы напоминать, что они умеют бегать, и… – что-то меня понесло, я уже говорил то, во что сам не совсем верил. Ризо кивал, но, видно, не всё понимал.
– Дорогой Павел Алексеич,
Ризо вопросительно уставился, скрестив руки на груди.
– Можно сказать и так…
– Дерзайте, мой друг. Но больше так не делайте. Вы вольны поступать как считаете нужным, просто помните об ответственности.
Серёжа лежал, укрывшись с головой одеялом. Кости, обтянутые бледно-серой кожей. Руки согнуты и прижаты к телу, челюсть сжата, немного выдвинута. Серёжа лежал, поджав ноги под себя.
Я придвинул стул и уселся. С чего начать? В палате никого – обед. Я осмотрелся, вздохнул. Встал. Подошёл к зарешеченному окну.
– Ммм, скоро осень. Я… Ты любишь осень, Серёга? – Я посмотрел в сторону койки. – Помню, мы с отцом в начале сентября сплавлялись по Днепру. У нас была маленькая синяя надувная лодка, норвежская, добротная. Мы загружались в пикап дяди, он вёз нас на дачу за сотню километров от дома, в деревню под Могильском. От домика до реки было пятьдесят метров. Холодным утром под карканье ворон мы спускались на воду, над которой парил туман. Течение подхватывало и несло в сторону дома по жёлто-зелёному коридору мимо деревушек, полей и лесов. К полудню мы уже раздевались до маек и нежились на последнем в году солнце. Прибивались к маленькому островку или дрейфовали, жуя бутерброды. Забрасывали удочки. Однажды я словил сома, представляешь? Видел когда-нибудь? Как же мы его тянули! Чуть не перевернули лодку. И после долгой возни, когда увидели этого монстра, больше метра, папа сказал, что нужно его отпустить. А я уж начал представлять, как удивится мама. Рыбина несильно пострадала. Пока папа покрывался испариной и держал его, я вытаскивал крючок. И, возможно, впервые ощутил настоящую жалость. Я смотрел в глаза этой рыбине и будто чувствовал её боль. Да… С тех пор я не рыбачил, Серёжа.
Я замолк, посмотрел на часы на руке:
– Вот и ты там, Серёжа, где-то в своём мозге, рыбина на крючке. Я должен тебя освободить. Нужно определиться: туда или сюда. И я не знаю, что лучше. Ответь мне. Может, расскажешь про своего отца?
Никаких движений.
– Или про мать?
Я потёр глаза. Есть ещё пара минут. Что могло бы разбудить мозг самца homo sapiens? Самка? Ну ладно.
– Я познакомился с офигительной красоткой, – прошептал я, наклонившись к уху Серёжи. – Хочу прикоснуться к её голой коже. Я представляю, как она стонет, когда мы занимаемся сексом, как ритмично подскакивает её упругая грудь. А ты спал с по-настоящему красивыми женщинами, Серёга?
Молчание. Что я делаю? Я откинул одеяло, посмотрел между ног Серёжи – никакой реакции, чего и следовало ожидать.
– Ну что ж, до завтра.
Я похлопал по худому плечу и поспешил
В субботу Вера снова объявилась на пороге. Из-за её спины выглянула Катя с пакетом в руке, в другой держа бутылку шампанского. Не успел я опомниться, как они вихрем влетели в квартиру.
– Так, к чёрту все дела, доктор, пора отдыхать! – сказала Катя, смело направляясь на кухню.
Вера извиняющимся взглядом с полуулыбкой посмотрела на меня.
Женщины хозяйничали на кухне, пока я судорожно прибирался в зале, вкладывая закладки в книги, подбирая с пола документы и обёртки от шоколадок.
– Уютненько у вас, только видно: женской руки не хватает.
Катя осматривает комнату, усаживается с ногами на диван. Она в длинной кожаной юбке, поэтому ей приходится немного подтянуть её вверх. Я украдкой смотрю на её смуглые гладкие ноги.
– Мне хватает моих, мужских.
– Как же я задолбалась сегодня. Так, Павел, открывайте же шампанское, а мы пока нарежем фрукты, – распоряжается Катя.
Минутное оцепенение прошло, и я решил, что лучше смириться и пустить всё на самотёк.
– Я вообще не пью, чтоб вы знали, – пытаюсь отвертеться от третьего бокала.
– А как же ты расслабляешься, доктор?
– Ем шоколад и смотрю мультфильмы, катаюсь, – я киваю на стену, где висит велосипед.
Девушки смеются, похоже не совсем веря в такой досуг.
– А вы давно дружите? – спрашиваю я.
– Мы вместе учились. Вера была самой умной в классе, я всегда удивлялась, как она всё успевает. Восхищаюсь ею до сих пор.
– Всё просто, мама-тиран. Расписание. Контроль, вплоть до минуты. Запрограммированный робот, – весёлым тоном поддерживает Вера.
– Потом я стала врагом номер один у её мамы, потому что вырвала Веру из матрицы, показав другую жизнь.
Женщины переглядываются. Вера хохочет.
– Простите, вспомнила эту «другую жизнь», – Вера делает жест пальцами.
– Секс, наркотики и рок-н-ролл? – спрашиваю я.
– Хуже.
– Но это всё в прошлом, – спешит добавить Катя.
– Да, – серьёзно говорит Вера, поправляя волосы. Снимает резинку с руки, собирает сзади хвост.
– Ну а ты, расскажи, почему этим всем занимаешься? – Катя обводит взглядом комнату, кивает на стол.
– Вам и в правду это интересно?
– Конечно, – одновременно отвечают девушки.
– Ну слушайте.
– Но сначала… – Катя поднимает бокал, – за вас.
– И за вас.
Мы выпиваем, они готовы слушать. Я люблю рассказывать эту историю.
– В пятнадцать лет я нашёл в бабушкином шкафу учебник по психиатрии. Однажды отец застал меня за чтением. «Не хватало нам ещё одного психа в семье. Вон, посмотри, что эти ваши науки с бабушкой сделали». Отец показал трясущимся от злости пальцем на бабушку Зину, которая стояла у окна, смотрела в холодную бесконечность горизонта. «Вот народный врач СССР и чем закончила?»
«Не говори так, это не связано!» Я очень злился. «Она же слышит и всё понимает».
«Поздно уже понимать, поздно, от больших знаний большие несчастья».