Следы на снегу
Шрифт:
Шелестов вспоминал, где он, уже не раз, встречал этого пса, но память дробилась, уводила куда-то далеко, и ничего не получалось.
Винокуров тоже заметил собаку и лыжи, приставленные к стене дома у самой двери.
– Смотрите-ка!
– обратился он к Шелестову.
– Еще кто-то в гости пожаловал. И собака, и лыжи. Видно, охотник-якут заглянул. Решил обогреться, чайку попить, покалякать и новости узнать. Они никогда мимо не пройдут. Для них крюк сделать километров в десять ничего не составляет.
Шелестов улыбнулся.
– Кажется, я догадываюсь, кто в гости пожаловал.
– Кто
– поинтересовался Винокуров.
– Сейчас скажу. Таас Бас!
– громко позвал он пса.
– Ко мне!
Пес приподнял голову, насторожил уши, но не двинулся с места.
– Таас Бас!
– повторил Шелестов.
– Не узнаешь? Забыл?
Нет, у пса была хорошая память. Он запоминал навсегда и хороших, и плохих людей. Стоило лишь с ними познакомиться. Второго оклика было достаточно, чтобы он сорвался с места, взвизгнул и помчался к Шелестову.
Винокуров от неожиданности струхнул, побледнел и отскочил в сторону, опасаясь попасть на зуб такому страшному с виду псу.
Но Таас Бас даже не обратил на него никакого внимания. Он вертелся вокруг майора, вздымая снежную пыль, прыгал, хватал его за рукавицы, радостно повизгивал.
– Ух, какой же ты огромный стал да пушистый, - ласкал собаку Шелестов.
– Ну, довольно, довольно, хватит... Пойдем.
Винокуров, преодолев страх, приблизился.
– Старые знакомые?
– спросил он.
– Да, очень старые, - ответил майор и добавил: - И пес и хозяин - оба старые знакомые.
– Так мне можно идти?
– Да, пожалуй, - разрешил Шелестов и зашагал к квартире.
А там перед ним открылась такая картина: на столе клокотал в клубах пара все тот же самовар с помятыми боками, а на тарелках горками возвышались горячие пышки. У стола сидели летчик Ноговицын, механик Пересветов, радистка Эверстова и кто-то посторонний, спиной к дверям. Шла беседа. Собственно, говорил посторонний, а остальные внимательно слушали. Никто не обратил внимания на вошедшего майора, хотя было ясно, что завтрак не начинали из-за него.
– Атас* Быканыров!
– громко сказал Шелестов.
_______________
* А т а с - товарищ.
Гость не по возрасту быстро повернулся, и глаза майора встретились с узкими и темными глазами охотника, живо глядевшими на него сквозь узкие прорези век.
Старик так же быстро встал и с какой-то особой самобытной учтивостью и почтительностью направился к Шелестову.
– Дорообо, дорообо, Роман Лукич.
– Здравствуй, отец, здравствуй.
Они долго трясли друг другу руки, стоя посредине комнаты.
– Сколько же мы не виделись?
– Долго не виделись. Совсем долго...
– А все же?
– Однако, с весны того года, - напомнил Быканыров.
– Правильно, - подтвердил Шелестов, усаживая гостя за стол.
– А я увидел у дома твоего пса и никак не мог вспомнить, чей же он. Ну никак!
– Худо дело, совсем худо, - сочувственно и серьезно отозвался старик, будто и в самом деле поверил словам майора.
– Не узнал Таас Баса, значит глаза совсем плохие стали и память плохая. Лечить надо. Крепко лечить. Смотри, через год и меня не узнаешь.
– Шучу я, шучу, - заметил майор.
– А я тоже шучу, - рассмеялся гость.
Он свободно говорил по-русски, и только иногда
Быканыров до революции работал по найму у русских купцов, в годы становления Советской власти состоял в Красной Гвардии и постоянно общался с русскими, потом, в течение двух лет, обучался в русской школе.
– Ты как же узнал, что я тут?
– спросил Шелестов.
– Ведь мы только вчера ночью прилетели.
– Не знал я, что ты здесь, Роман Лукич. Точно, не знал. Я к директору пришел. Сам пришел. Дело привело меня сюда. И хорошо, что ты тут. Расскажу тебе все.
– Дело делом, а сначала давайте завтракать. Как, друзья?
Все согласились, что это правильное решение. Эверстова начала разливать чай по эмалированным кружкам, и майор придвинул табурет к столу.
Но, занятый едой, он украдкой разглядывал своего старого друга. Волосы на голове Быканырова поредели, побелели, но оставались, как и прежде, жесткими, колючими, словно у ежика. Морщин прибавилось. Они напоминали собой щели. Но старость не портила лица Быканырова. Узко прорезанные живые и умные, но немного уставшие глаза его подчеркивали мудрость старческих лет. Они смотрели зорко, смело, как это бывает у людей, проведших большую часть своей жизни среди природы. Обилие морщин говорило, как раны на теле закаленного в боях воина, о том, что за плечами старика лежала нелегкая жизнь.
– Все еще охотой промышляешь?
– спросил майор, допив кружку чая.
Старик кивнул утвердительно головой и добавил:
– А ты подумал, что я негоден уже, стар стал?
– Скажи пожалуйста, - подтрунил Шелестов.
– Выходит, что и годы тебе нипочем? Вечно молодой и вечно охотник?
Все рассмеялись. Рассмеялся и Быканыров. Морщины задрожали у него на лбу, на висках, на щеках и разбежались в разные стороны. Он даже как бы помолодел.
– Правильно сказал. Хорошо сказал. Вечно молодой и вечно охотник. Ноги крепкие, - ходить можно. Глаза все видят, - стрелять можно.
– А что ты тут без меня рассказывал?
Быканыров отставил недопитый чай, сдвинул редкие выцветшие брови, полез в карман, достал трубку и кисет с табаком. Он не торопился с ответом и, видимо, вспоминал, о чем шла речь до прихода майора.
Сухими тонкими пальцами с выпуклыми, миндалевидными ногтями Быканыров набил глиняную трубку, умял табак в ней и, уже задымив, заговорил, ткнув пальцем в грудь Ноговицына.
– Ему говорил, ему. Якут, а летает, как птица. Высоко летает, всех видит, всю жизнь нашу видит. Счастливый человек. А жизнь совсем другая стала. Я в его годы ничего не видел. Купца одного видел и приказчика. Теперь Советская власть всему учит, а нас учили: купца почитай, урядника уважай, бога люби и бойся. А бога два было. Один шаман - наш, другой поп, русский, - ваш.
– Быканыров закатился мелким смешком, сделал крепкую затяжку.
– Ваш бог придет в тайгу, окрестит одного, а от него все православные идут, а когда помрет якут и хоронить надо, - наш бог приходит, шаман.
– Он на минуту замолчал, задумался.
– И тайга другая стала. Я ее всю исходил. Столько верст сделал, что шаману веревками не вымерять. Раньше в тайге ничего не было видно, а сейчас все видно. Раздвинулась тайга.