Следы в Крутом переулке
Шрифт:
И в этот момент в кабинет без стука — и это уже было ему абсолютно несвойственно — влетел лейтенант Осокин.
— У него были такие глаза, — рассказал мне потом Привалов, — какие, вероятно, были у Ньютона, когда яблоко упало с дерева.
25
На протяжении всего разговора с Гурбой, такого долгого, утомительного для Малыхи, Гришка ни разу не вспомнил о мешке, унесенном из петрушинского дома, о стреляной гильзе с помятой пулей. А когда вспомнил, когда представил себе, что ждет его Вера и надо будет при
Небольшого усилия хватило, чтобы выдернуть пулю из гильзы. На мозолистую ладонь высыпались белые колючие камешки и замерцали в сумеречном свете. От удивления Малыха застыл и медленно поднес ладонь чуть ли не к самому своему носу. Никогда в жизни не держал он в руках драгоценности, тем более не мог понять, чем отличаются они, все эти сапфиры, бриллианты да изумруды, друг от друга. Однако в этот миг безошибочно понял, что именно лежит на его широкой шершавой ладони. А догадавшись, аккуратно ссыпал мерцающие колючки в гильзу, воткнул пулю на место и, шумно вздохнув, направился к крыльцу.
Хотя Малыха не предполагал, что застанет в своей комнатушке обеих Вериных сестер, он почему-то и не удивился их присутствию. Где же им быть, как не там, где деньгами запахло?
Ни слова не говоря, он скинул у двери сапоги, неспешно стянул с плеч штормовку, повесил на гвоздь, который, как обычно, едва не выпал из гнезда — пришлось вдавить его, нажав большим пальцем на шляпку.
Вера и Софья молча следили за ним. И лишь Надежда прошипела:
— Явился… перекати-поле.
Он, конечно, не ответил, прошел в носках к кровати и заглянул под нее, даже пошарил рукой, вроде бы ища домашние тапки. Не нашел. Нагнулся и сразу увидел, что мешка нет там, где оставил: в углу между стеной и ножкой кровати. Но в центре, у стены стояло ведро с мокрой тряпкой: разве здесь ему место? Вытащил ведро и под мокрой тряпкой сразу увидел свой мешок. Понял, что Верка уже знает… знает то, чего сам он еще не знал.
Три сестры неотрывно следили за ним.
Он нашел наконец свои тапки под табуретом, надел их и вынес ведро за дверь, а вернулся с мешком.
— Вор! — увидев это, завопила Надежда.
— Гриша, отдай подобру, — внятно произнесла Софья, — мы договорились: половину Вере отдадим, нам с Надей — по четверти.
— Отдай им, Гриша, — попросила робко и жалобно Вера. — Нам с тобой этой половины на весь век хватит.
Все, всё что угодно вытерпел бы, казалось, Малыха. От тех, двоих, вытерпел бы угрозы, уговоры, проклятья и обещания. Но чтобы Верка… с ними заодно… Верка, которой он поверил… что она не такая, как все это сличковское отродье, поверил… только что защищал ее с пеной у рта перед Гурбой… как сказал-то Михаил Петрович: позарились на сличковское добро… и еще предупреждал: кровь заговорит, увидишь, и в Верке заговорит… Вот и заговорила!
— За-го-во-ри-ла! — неожиданно для самого себя заорал Малыха. — И ты — как они! Вот как заговорила! Все позабыла, едва золото поманило! Ну-ка, гадюки, посмотрим, что здесь. Посмотрим.
Обеими руками он затряс мешок посреди комнаты. И оттуда посыпались
— И впрямь — золото?! — Малыха ошалело смотрел на пол.
— Отдай! — завопила Надежда и с растопыренными пальцами кинулась было вниз.
Но Малыха успел схватить ее за руку, мертвой хваткой сжал запястье. Надежда пыталась дотянуться до кучи одной рукой, и тогда Малыха вывернул ей руку за спину и ударом в спину толкнул на кровать.
— Вор! Изверг! — зарыдала Надежда, тряся поврежденной рукой.
— К ней! Обе! На кровать! — крикнул Малыха двум другим сестрам. Сейчас все они для него были одинаковыми. Сличковское отродье! И Верка — тоже.
Он выхватил из кармана рыбацкий складной нож.
— Та-ак, — прошипела Софья, — вот уже до чего дошел.
Старшая сестра потянула Веру за собой, на кровать. А Малыха в остервенении стал расщеплять ножом фанерки — одну за другой, — и из каждой падали на пол золотые пластины.
Все!
Малыха стоял взъерошенный, мокрый, зажав рукоятку ножа в кулаке, словно готовый защищаться от нападения.
— Ты же на всю жизнь себя бы обеспечил, дурной ты наш, — донесся до него, казалось, откуда-то издалека вкрадчивый голос Софьи. — Подумай, Гриша, подумай.
— Не думай, Гриша, ни о чем не думай, — кинулась к нему на шею Вера, прижалась к подбородку мокрым от слез лицом. — Прости меня, прости. Ум за разум зашел! Не надо, ничего нам не надо. Отдай им все. Все отдай!
— Как ты могла, как ты могла, — шептал Малыха. — Это же все… все кровью оплачено… все в крови… А ты… Я ж поверил тебе…
Вдруг он почувствовал, как чья-то рука легла ему на плечо. И почувствовал, что рука — не врага, а друга. Обернулся. Елышев? Как он-то здесь оказался?
— Не бойся, — сказал Елышев.
— Кого мне бояться?
— Этих не бойся. — Елышев кивнул в сторону сестер, сжавшихся на кровати.
Охнула Софья. Елышев усмехнулся, и Малыха понял, что это Софья или Надежда… пожалуй, Софья предупредила Елышева. С чем он пришел? С ним обещали поделиться? Неужели и он?
Малыха отстранился от Елышева. Поставил табурет над кучей, лежащей на полу. Сел, не выпуская ножа из рук. Вера опустилась рядом с ним на колени.
— Уходите, обе уходите, — решительным жестом Елышев показал обеим сестрам на дверь.
Софья вышла тихо, молча, как и вошла.
Надежда обернулась в двери, на пороге.
— Ну, берегись, Малыха. Смотри, чтоб не случилось с тобой… как… как с Петрушиным. Будьте вы все прокляты!
Дверь захлопнулась. Елышев бросился было за Надеждой.
— Как с Петрушиным, говоришь? Ну-ка, подожди…
— Стой! — позвал его Малыха. — Не торопись. Стой, говорю!
Елышев обернулся.
— Ты же слышал, Гриша, что она сказала? Значит, что-то знает? Значит, надо ее к прокурору!
— Не торопись. Куда она денется?
— Гриша, не могла она, — простонала Вера, — не могла. Только пугать может, а на убийство… не могла.
— А ты? Ты могла? — встрепенулся Малыха. — Повариться могла на кровавые железки?
Елышев вышел, придержав за собой дверь.