Следы в Крутом переулке
Шрифт:
— Где твой? Гришка где?
— Не знаю.
— Был он дома?
— Не знаю.
— Врешь!
Бесцельно спорить, шуметь. Все равно Вера ничего не отдаст сестре, пока не придет Малыха. Бессмысленно оскорблять друг друга. И уговоры не помогут. И поиски, если Надежда решится на это. Все спрятано так, что и Малыха не отыскал бы. Но ему искать не придется. Ему Вера сразу скажет и все отдаст. Он взял, пусть он и решает.
— Он украл! — кричала Надежда. — Он вор! Понимаешь? Настоящий вор! Его судить будут. Даже если он…
— Я ничего
Наследив на только что вымытом полу, Надежда прошла через комнатенку и присела на кровать рядом с Верой.
— Я ж поделюсь с тобой, — неожиданно спокойно сказала она. — А он нет. Не поделится. Выгонит тебя — и все. Куда денешься? Ко мне же придешь жить. А он к Соньке пойдет. Дошло до тебя? Он же не любит тебя. Пожалел — и все. Жалость — не любовь. Еще короче ее век, чем любви.
— А может, он тебя любит? — вдруг спросила Вера. Она даже не поняла, что этот вопрос выдал ее — ее страхи, неверие, отчаяние.
— Любил бы, не удрал сегодня. Не обокрал бы меня. Он Соньку хочет, а ты ему сама навязалась.
— Замолчи!
— Он вор! Ты понимаешь это? Ты с вором жить хочешь!
И тут распахнулась дверь.
У Софьи совсем другие повадки. Она не врывается, она вползает, — бесшумно и с ядом… в душе и в уме. Но глаза выдали ее, лишь на одно мгновенье она потеряла контроль над собой, однако тут же торжество сменилось показной жалостью.
— Не вытерпела? — со злостью спросила Надежда. — Испугалась, что обделим тебя?
— Да ты что! — Софья зябко передернула плечами. — Мне-то зачем? У меня все есть.
— Тебе ж всегда всего мало!
— Я не для себя пришла. Чтобы ты Веру не обидела и не обделила, защитить ее пришла, — с трудом сдержавшись, чтоб не сорваться на ответный крик, сказала Софья.
— Ишь ты, защитница нашлась! Посмотри-ка на нее? — захохотала язвительно Надежда.
Но и Вера не поверила Софье: ничего та не делает без умысла, в котором нет корысти.
Софья оглядела комнатушку с брезгливым сожалением. Покачала головой.
— Ты, Надя, сестру не жалеешь. Видишь, в какой голоте живет?
— Ну и поделись с ней, отдай часть дома, — ответила Надежда. — Или хочешь, чтобы я отдала?
— Всем должно быть поровну.
— Это как еще? — встрепенулась Надежда.
— А так. У тебя, у меня все уже есть. Пусть ей достанется то, что унес Малыха.
Ни Вера, ни Надежда не понимали, что Софья просто не верит, что Малыха унес нечто ценное. Не верит, по хочет узнать, что же он все-таки унес.
— А что он унес? — не удержалась Вера. — Что? Ничего там и не было такого.
— Где не было? В мешке? Что, он пустой был?
— Мешок как мешок. Видать, понадобился ему зачем-то.
— Опять врешь, — вмешалась Надежда. — По глазам вижу. Ты с детства врать не умела. Глаза выдавали тебя.
— Не о том мы говорим, — примирительно сказала Софья.
— О чем еще говорить? — уже и не хотела сдерживаться Надежда. — Надо было вам не смотреть на Петрушина как на придурковатого, а
— Мне и не надо, — возразила Софья. — Я хочу, чтоб Вере досталось. Отцовское ведь все это. Не только петрушинское.
— Отцовское? — Надежда торжествовала. — Вот как ты заговорила? Это все тех, кто во рву, на пятнадцатом километре лежит, а не отцовское. И вам обеим пачкаться нельзя. Это мне можно. Я уж Петрушиным испачканная.
Из всех троих лишь Вера ужаснулась услышанному.
— Надя, Надя, что ты говоришь? Как ты так можешь?
— Замолчи, дура, замолчи! — в истерике завопила Надежда.
— Не ори на сестру, — повысила вдруг голос Софья. — Это ты, Надя, дура. Потому что рубишь сук, на который уселась. А то расхлебывать сама будешь. Без нас.
— Не пугай меня!
— Не пугаю. Советую. Отдай все Вере. Малыха придет, поздно будет.
Но испугалась Софьиного предостережения не Надежда, а Вера. Неужели старшая сестра знает Гришку лучше, чем она, жена его? Неужели он поступит вовсе не так, как решила она? Неужели не для себя, не для нее прихватил он все то богатство?
Однако и Надька приумолкла, сжалась. Прислонившись к побеленной стене, закрыла лицо руками. Софья-то поняла, в чем дело: не хочет Надька, чтобы видели ее лицо, перекошенное от злости.
А Вера этого не поняла, подумала, что и Надя испугалась. Может быть, испугавшись, все же поделится с ней, с младшей?
Вера вовсе не считала себя жертвой, да она и не была, как многим казалось, жертвой Софьиного деспотизма или Надькиной жадности. Ее простота — житейская, человеческая — в основе имела то, что называют ограниченностью. Софья считала Веру на редкость глупой, Надежда — до предела бесхитростной. В действительности же у Веры не хватало сил терпеть все, с чем она сталкивалась в Крутом переулке. Появление отца, его смерть лишь распалили пламя, и без того бушевавшее в доме тетки Павлины. Вера знала, что Софья поставила себе целью выжить сестер из дома, пусть не любой ценой, а простейшим способом — сплавить их замуж, без приданого и без права на наследство.
К Малыхе Вера сбежала потому, что больше некуда было бежать. Гришку она любила без памяти, но все равно не верила ему. Да, она считала себя недостойной этого парня, пользовавшегося нешуточным вниманием стольких женщин. Но не верила по другой причине. Он ведь не способен был скрыть, что пустил ее к себе и пошел с ней в загс из жалости, из сострадания, хотя, понятно, таких слов не произносил. Она же считала, что на жалость или сострадание он не способен, и потому не верила, полагая, что у него есть какая-то особая, неведомая ей пока корысть.