Следы в Крутом переулке
Шрифт:
— Не отдавай ему, — посоветовала Софья, как будто Надежда нуждалась в таком совете.
— Не отдам, не бойся, — зло произнесла она. — Я их обоих со свету сживу. Он — вор. Вор. Я до суда дойду.
Софья криво усмехнулась и снова передернула плечами: это было как раз то, чего она от Надьки ждала. Та уже собой не управляет, пусть делает одну глупость за другой.
— Ты куда?
— Домой. Куда ж еще? — ответила Софья.
«Пусть уходит. Скорей пусть уходит. Я теперь знаю, что мне делать».
Вера и
А спешил-то как! Сапоги, конечно, поленился снять, по даже и не вытер их о мокрую тряпку у двери. А ведь за тряпкой этой сам следил — чтоб всегда мокрая была. Холостяковал, а комнату содержал в чистоте и порядке. Но сегодня… Так сильно взволнован был? Эх, сегодня могло быть все, что угодно…
Ничего, пол она сама вымоет. И если бы Гришка был дома, все равно она бы мыла пол. Но не было бы так тоскливо, страшно на душе. Отчего так страшно, самой не понять. Какой-то рок над ними, над всеми сестрами! Лишает их близких людей. Обрекает на одиночество. Отгораживает от мира. Или мир от них? Неужели так и должно быть? Кара за вину отца? Неужели это на всю жизнь? Неужели Люба, самая младшая, они ее и не замечали, поняла это… именно это?
Нет, не может быть этого! У сестер неизвестно, как сложится, пусть сами думают, а у нее Малыха, и, значит, ничто ей не грозит. Ни одиночество, ни косые взгляды. И пусть он хоть каждый день следит на полу…
Что это под кроватью? В самом углу, за ножкой кровати. Не вытаскивается… Хрустнуло что-то там в мешке, позвякивает.
Господи! Это же то самое, что унес Малыха из Надькиного дома!
О том, как отнесется Малыха к ее поступку, она и не думала. Сперва в удивлении, потом в какой-то по-детски неосознанной радости она рассматривала скрученную золотую фольгу. Этот желтоватый рулон выпал из расколотого глиняного бочонка.
Выходит, Гришка знал, что надо взять в Надькином доме. Откуда? Кто раскрыл ему тайну? Уж не сама ли Надька? Нет, это невозможно.
Но раз в бочонке золото, значит, и эти фанерки нужны!
Столовым ножом Вера расщепила одну фанерку.
Так и есть! Тоже золото! Но пластинка потолще, намного толще, чем эта фольга!
Выходит, Гришка не против стать богатым. А кто в этом мире против? С детства сиротского он жил в бедности. Сколько же можно? Кому-то — все, а ему ничего?
А почему она, Верка, должна быть беднее сестер? Гришка ничего не украл. Он просто взял ее долю. Ее законную долю!
Но как он узнал? Неужели это он убил Петрушина, чтоб завладеть всем этим? Глупости! Что за глупости лезут в голову?
Спрятать! Немедленно спрятать! Сестры могут прибежать! Они ведь наверняка уже ищут. Они поймут, они хитрые… Спрятать. До его прихода. Пока не поздно. А он-то уж им не отдаст. Он не дурак такое богатство
Менее всего Софья спешила домой. Она не пожалела рубля на такси, чтобы побыстрее добраться до Красных казарм. Елышев, на ее удачу, оказался на месте.
— Что еще? — резко спросил он, выйдя с КПП.
— Нужно, — стараясь выглядеть спокойно-серьезной, ответила Софья.
— Мне от вас ничего не нужно.
— Зато мне… твоя помощь нужна.
— Случилось что? С тобой?
Нет. Она не усмехнулась своей кривой усмешкой, хотя поняла, чего он мог опасаться. Это маленькое торжество сейчас ее не занимало.
— Надо ехать. К Малыхе. Он обокрал Надю.
— Обокрал? Малыха? Ты с ума сошла, что ли?
— Слушай, что говорю. Ты должен уговорить его — чтоб вернул. Без милиции. Без суда.
— А что он украл?
— Еще не знаю. Но знаю, что украл. И худо ему будет.
Она видела по его лицу, что борются в нем противоположные чувства. Связываться или нет? Выручать Малыху или помогать Надьке? Разве это — не одно и то же? Но вдруг в его глазах мелькнула хитрая искорка. Неужели понял, что Надька не сможет найти поддержку в милиции? И тогда должен решить, что украденное останется у Малыхи? И тогда Елышев может надеяться, что Малыха поделится с ним, заплатит за молчание.
— Не могу никуда ехать. Служба, — ответил он.
— Не ври. Можешь отпроситься. Пропадет же без тебя Малыха.
— Не ребенок он, знает, что делает. Да и кто я ему? С чего это он меня послушает?
— Не пойдешь? Тем хуже для тебя. Живи, как жил. Ни кола, ни двора.
— Не твоя забота.
Он круто развернулся и, не обернувшись, скрылся за проходной.
19
К отчиму своего первого подручного и друга Грицька Супряги Чергинец решил отправиться один.
Иван Дементьевич Мелентьев родом был из Смоленской области, но в Приднепровье прижился прочно. Он и украинский язык знал уже не хуже соседей или рабочих нефтебазы, которой управлял восемь лет, с того дня, как ее начали строить. В городе его уважали, понимая, что в значительной мере ему был обязан Новоднепровск тем, что керосином население снабжалось бесперебойно: продавали его не только в специально сооруженных кирпичных магазинчиках, по и развозили на подводах.
Однако нрава Иван Дементьевич был сурового. Лоботрясов и жуликов на нефтебазе не терпел, никого из них не прощал — увольнял немедленно. По причине этой в недоброжелателях и врагах у него тоже недостатка не было, некоторые из них и распространяли слухи, норовя бросить тень на прошлое Мелентьева.
Чергинец приехал к нему на нефтебазу к концу рабочего дня. Мелентьев, собираясь домой, укладывал в стол какие-то бумаги. Увидев Сергея, он удивленно вскинул брови, но все же приветливо улыбнулся. Конечно же, удивился он не тому, что Сергей пришел к нему, а тому, что пришел на работу, а не домой, где его всегда встречали хлебосольно.