Следы в Крутом переулке
Шрифт:
Малыха сел на диван, чтобы подумать. О чем? О тех предметах, которые можно считать подозрительными — необычными внешне, случайными для того места, где они лежали, вообще ненужными. Придя к такому выводу, он с гордостью подумал, что прокурор похвалил бы его за такие рассуждения.
С чего бы это в тумбочке возле кровати валяется винтовочный патрон — не просто гильза, а с пулей? Глиняный бочонок-копилка — почему-то в мешке со старыми рубахами? А почему на подоконнике неровной стопкой сложены фанерки, более или менее похожие на паркетные плитки?
«Все это нужно в одну кучу», — решил Малыха. Вскочил с дивана. Машинально сунул патрон в карман. Остальное барахло собрал, запихал в полотняный мешок из-под рубах.
Он прошел на кухню, отодвинул от стены железную лестницу, привинченную вверху, полез по ней. Люк был закрыт на крючок и засов. Справился и с тем, и с другим. Выбрался на чердак. Поразился: такого обилия всевозможного хлама вовек не видывал. Вспомнил: Вера рассказывала, что Надя навела порядок в доме Павла Ивановича — много чего повыбрасывала на чердак, в сарай; муж поворчал-поворчал, да решил, что права жена. Ага, значит, Петрушин не против был, значит, самое для него нужное сюда не попало.
Малыха прошел, согнувшись, чтоб не стукнуться головой о балки-бревна, к маленькому оконцу. Протер его ладонью. И увидел трех сестер, поднимавшихся по скользкому склону — дом Петрушина стоял на возвышении. Он поспешил спуститься с чердака, торопливо закрыл люк, приставил дребезжавшую лестницу к стене.
Первой вошла в дом Софья. Натягивая штормовку и не выпуская из рук мешок, Малыха пошел сестрам навстречу. От штормовки тянуло сыростью: за ночь не высохла и, натянутая на грудь, на плечи, словно бы сжала Малыху со всех сторон.
— Надя, смотри, — чуть ли не закричала Софья, — он что-то уносит.
Надежда равнодушно глянула на мешок и молча прошла в кухню.
— Гриша, что это? — встревоженная, спросила Вера.
— Да это мое. С чем пришел, с тем и ухожу, — ответил Малыха, протянул руку, чтобы и Веру вести за собой, но она как-то нервно, испуганно отшатнулась.
Малыха подумал, что на кладбище произошли какие-то события, взволновавшие сестер, но решил не любопытничать: все равно узнает, не сейчас, так через час.
16
К одиннадцати часам Привалов закончил со своими сотрудниками просмотр текущих дел: как ни был он сосредоточен на петрушинском деле, были и другие.
Мы с Чергинцом пришли чуть раньше и дожидались в приемной. Когда из кабинета выходили работники прокуратуры, Привалов увидел нас в открытую дверь и пригласил войти.
— Сейчас подойдет Костюченко, — сообщил прокурор. — А пока хочу вам обоим сказать следующее. Конечно, должен был сказать это раньше, но, виноват, не выбрал времени. Так вот, мы благодарим вас обоих за помощь в том осеннем, сличковском деле. Словом, решили привлечь вас обоих к новому делу. — Привалов пристально посмотрел на взволнованного Чергинца. — К тебе, Сережа, особая просьба. Ты понимаешь? Ведь твои дядья были в партизанах, погибли, сам знаешь как. В общем, вы меня поняли: не исключено, что дело Петрушина связано с гибелью партизанского отряда. Считаю своим долгом сразу вас предупредить.
В таком же деловом тоне пересказали мы прокурору то, что уже успели обсудить с Сергеем. И прежде всего сообщили о том, что видел Сергей ночью, возвращаясь со смены. Но, как показалось мне, ничего нового Привалов в той информации не нашел. Однако он явно давал нам понять, что мы с Сергеем ему нужны, и, видимо, для чего-то большего, такого, о чем я пока догадаться не могу.
Костюченко вошел в кабинет так, словно уже не в первый раз встречался с нами в такой обстановке. Он приветливо поздоровался. Привалов ответил ему кивком головы и вопросительным взглядом. Костюченко, как бы оправдываясь за опоздание, сразу приступил к делу.
— Ну, конечно, первое слово — мне. Думаю, моя информация не опровергнет ваши версии?
Он занял место за столом, скрестил руки на могучей
И вот что мы от него услышали.
Партизанский отряд, дислоцировавшийся в плавнях и насчитывавший в своем составе сорок три человека, готовился к своей последней акции. Последней потому, что отряд должен был уйти из плавней в связи с их затоплением и надвигавшейся зимой.
Последняя акция — это вывод из строя фашистской нефтебазы. Запас горючего на ней был достаточным, чтобы, так сказать, прокормить немецкую технику в течение полутора месяцев. Партизанское командование решило взорвать нефтебазу, хотя это было связано со значительным риском. Могли пострадать — и действительно отчасти пострадали — жилые дома на Довгалевке и, в меньшей степени, на Торговице. Но, что поделаешь, на войне как на войне. Операция, если говорить в целом, не удалась, хотя значительная часть нефтебазы в последний момент была разрушена. Поначалу можно было рассчитывать на больший успех. Высадка прошла по плану. Три группы двигались к нефтебазе. Две — в обход, одна — со стороны Днепра. Но обе группы, шедшие в обход — в этих группах как раз и были специалисты-подрывники, — наткнулись на подготовленную оборону немцев и помогавших им полицаев. Стало ясно, что фашисты были оповещены о готовящейся операции, ибо никогда прежде на направлениях, выбранных для групп, шедших в обход, не было такой мощной охраны. Как потом выяснилось, буквально перед самой операцией на эти участки подошли специальные части для охраны. И две основные группы партизан были уничтожены: кто не пал в бою, тот был через неделю казнен. Третья же группа, которой не предназначалась по плану ведущая роль, двигалась со стороны Днепра и должна была обеспечить отход и включиться в действия уже после взрыва. Она состояла из девяти человек, возглавлял ее командир отряда. Поняв, что с двумя другими группами что-то произошло — услышав перестрелку, вскоре перешедшую в бой, — командир отряда Василий Федорович Волощах бросился туда. О том, как погиб командир, ничего толком неизвестно. Оставшиеся попытались выполнить задачу. Им удалось проникнуть на территорию нефтебазы и частично, с помощью гранат взорвать хранилище. Этим восьмерым затем удалось уйти в город. Один из них умер от ран во время оккупации, трое скончались после войны. Живы, таким образом, четверо. В деле о гибели партизанского отряда есть шесть отчетов. Костюченко обратил внимание на некоторые несовпадения.
— Человеческая память — инструмент несовершенный, — сказал он, — тем более, что столько тягот выпало на долю этих людей, столько событий им пришлось пережить, что можно понять и оправдать несовпадения.
— Кто же эти четверо? — спросил его прокурор.
Спросил так, что стало ясно: он-то уже, конечно, знает, по просит помощника ввести в курс дела нас с Чергинцом.
— Как вам перечислять? — Костюченко с ухмылкой посмотрел на Привалова. — По степени недоверия?
— Костюсь, это недопустимо.
— Я хотел сказать, — тот подыскал точное выражение, — по степени недоверия к памяти, ну, по возрасту, что ли.
— Перечисляй, как тебе удобнее.
— Итак, номер один. Баляба Федор Корнеевич. — Никаких записей, даже мятого листка в руках у Костюченко не было. Хотя я знал, что память у него — цепкая и долгая, все-таки надеялся, что он воспользуется своими или чужими записями. — Шестьдесят два года. Украинец. Беспартийный. В 1944–1945 годах — в рядах Советской Армии, имеет боевые награды. Сын, кстати, работает в милиции, участковым на Старом соцгороде. Жена Балябы — двоюродная сестра небезызвестного Прокопа Сличко. Во время оккупации она с детьми жила в селе, в Кохановке. Возвратилась после освобождения Новоднепровска. Место жительства — Богучарово. До войны жили там же. Баляба с женой работают на нефтебазе. На новой, понятно.